Путешественница - Диана Гэблдон

– И думаю, я был одинок, – тихо произнес Джейми.

Он откинулся на подушку и закрыл глаза.

– И я так думаю, – проговорила я, стараясь, чтобы в моем голосе не прозвучала нотка сочувствия или осуждения.

В одиночестве я и сама знала толк.

Джейми открыл глаза и посмотрел на меня со щемящей откровенностью.

– Да, это тоже имело значение, – сказал он. – Не первостепенное, но имело.

Дженни то исподволь, то прямо, то мягко, то настойчиво пыталась его женить. Она знакомила его и с симпатичными вдовушками, и с добронравными девицами, но поначалу без толку. И только осознав свою отчужденность и отчаянно желая ощутить привычное единение, он начал к ней прислушиваться.

– Лаогера была замужем за Хью Маккензи, одним из арендаторов Колума, – продолжал он. – Однако Хью был убит при Куллодене, и два года спустя Лаогера вышла замуж за Саймона Маккимми из клана Фрэзеров. Две девочки – Марсали и Джоан – его дочери. Англичане арестовали его несколько лет спустя и отправили в тюрьму в Эдинбурге.

Он уставился на темные балки потолка над головой.

– У него был хороший дом и собственность, стоящая того, чтобы ее отобрать. Этого оказалось достаточно, чтобы представить горца изменником, неважно, сражался он открыто за Стюартов или нет.

Голос его становился хриплым, и он прокашлялся.

– Саймону повезло меньше, чем мне. Он умер в тюрьме до суда. Корона пыталась наложить руку на всю его собственность, но Нед Гоуэн отправился в Эдинбург, выступил на процессе в защиту Лаогеры и сумел-таки отстоять главный дом и немного денег под тем предлогом, что это неотчуждаемая вдовья доля.

– Нед Гоуэн? – произнесла я с приятным удивлением. – Неужели он до сих пор жив?

Именно Нед Гоуэн, маленький пожилой адвокат, который консультировал клан Маккензи по юридическим вопросам, двадцать лет назад спас меня от сожжения на костре. Мне он уже тогда казался совсем древним. Джейми улыбнулся, заметив мою радость.

– О да! Черта с два он помрет, разве что кто-нибудь грохнет его топором по голове. Старина Нед выглядит точно так же, как выглядел всегда, хотя ему уже за семьдесят.

– Он по-прежнему живет в замке Леох?

Джейми кивнул, взял со стола графин с водой, сделал глоток и поставил графин обратно.

– В том, что от него осталось. Правда, в последние годы он много времени провел в разъездах, защищая обвиненных в государственной измене и участвуя в судебных тяжбах по возвращению собственности.

Джейми горько улыбнулся.

– Есть поговорка: «После войны первыми появляются вороны, поедающие плоть, а за ними законники, подбирающие кости». – Он непроизвольно потянулся к своему левому плечу, массируя его. – Но поговорка поговоркой, а Нед, несмотря на свою профессию, славный малый. Он мотается то в Инвернесс, то в Эдинбург, иногда даже в Лондон или Париж. И порой по пути заворачивает сюда передохнуть.

Именно Нед Гоуэн, вернувшись из Балриггана в Эдинбург, упомянул Дженни о Лаогере. Дженни навострила уши, расспросила его о подробностях и, сочтя их удовлетворительными, сразу же послала в Балригган Лаогере и двум ее дочерям приглашение в Лаллиброх на предстоящие вскоре новогодние праздники.

В тот вечер дом сиял огнями, во всех окнах горели свечи, лестницы и двери украшали ветки падуба и плюща. После Куллодена волынщиков в горной Шотландии поубавилось, но по случаю праздника волынщика все же нашли, как и скрипача, так что над лестницей витала музыка, смешиваясь с головокружительными запахами ромового пунша, сливового пирога, миндальных пирожных и савойского печенья.

Джейми спустился поздно и чувствовал себя не вполне уверенно. Многих из гостей он не видел почти десять лет и, по правде говоря, не горел желанием встретиться с ними снова, чувствуя, что изменился и отдалился от них. Однако Дженни справила ему новую рубашку, вычистила и починила плащ, гладко причесала и заплела его волосы, и у него просто не было предлога, чтобы не спуститься к шумной компании и не оценить угощение.

– Мистер Фрэзер?

Пегги Гиббонс заметила его первой и, ничуть не смущаясь, поспешила к нему через комнату с сияющим лицом и распростертыми объятиями. Захваченный врасплох, он крепко обнял ее в ответ и моментально был окружен маленькой толпой женщин, которые восклицали, поднимали маленьких детей, родившихся после его отъезда, целовали его в щеки и гладили по рукам.

Мужчины вели себя более сдержанно, ограничиваясь грубоватыми приветствиями или хлопками по спине, пока Джейми проходил через комнаты, но в конце концов он удрал от этого общего внимания в кабинет лэрда.

Когда-то здесь был кабинет его отца, потом его собственный, а в годы его отсутствия здесь обосновался управлявший делами имения зять. Гроссбухи, реестры и счета были аккуратно сложены на краю обшарпанного письменного стола. Он провел пальцем по кожаным корешкам, ощущая удовольствие от прикосновения. В этих бумагах отражалось все: посевы и урожаи, бережные, осмотрительные покупки и приобретения, медленные приращения и неизбежные траты, составлявшие ритм жизни арендаторов Лаллиброха.

На маленькой книжной полке он нашел деревянную змейку, оставленную им здесь перед отправкой в тюрьму, как и многое другое, представлявшее ценность. Например, иконку, вырезанную из вишневого дерева, подарок его старшего брата, умершего в детстве. Он сидел на стуле за письменным столом, поглаживая основательно потертые изгибы змейки, когда дверь в кабинет открылась.

– Джейми? – произнесла она, застенчиво стоя на пороге.

Он не потрудился зажечь лампу в кабинете, и ее силуэт очерчивали лишь горевшие в коридоре свечи. Ореол светлых волос, распущенных, как у девушки, делал лицо почти невидимым.

– Может быть, ты помнишь меня? – спросила она, не решаясь войти в комнату без приглашения.

– Да, – сказал он, помолчав. – Да, конечно помню.

– Там музыка, – заметила она.

Так оно и было: из большой гостиной доносилось пиликанье скрипки, топот ног и бравые восклицания. Судя по всему, веселье было в разгаре. После такого гулянья многие гости под утро заснут прямо на полу.

– Твоя сестра говорит, что ты прекрасно танцуешь, – сказала она, все еще робко, но не без настойчивости.

– Да я невесть сколько времени не танцевал, – неуверенно возразил Джейми, вдруг почувствовав, что при звуках музыки ноги сами стали проситься в пляс.

– Это «Вереск, вот моя постель». Знаешь эту мелодию? Может быть, пойдем посмотрим, все ли ты забыл?

Она протянула ему маленькую изящную руку. Джейми встал, принял предложенную руку и сделал первые шаги в поисках себя.

– Это было здесь, – сказал он, обведя взглядом комнату, где мы сидели. – Дженни распорядилась убрать всю мебель, кроме одного стола с едой и виски. Скрипач стоял там, у окна. Молодая луна светила над его плечом.

Он кивнул в сторону окошка, в которое скребся куст, и на лице его промелькнул мимолетный отблеск того Нового года. Меня это неприятно кольнуло.

– Мы танцевали всю ночь напролет, иногда с другими, но главным образом друг с другом. А уже на рассвете многие отправились по народному обычаю гадать. Мы тоже пошли. Ты знаешь этот обычай: одинокие женщины закрывают глаза, кружатся, а когда открывают, то первое, что они увидят, должно рассказать им о суженом.

Было много смеха, когда гости, подогретые виски и танцами, толкались у двери. Лаогера держалась позади, раскрасневшаяся и смеющаяся, сказав, что это игра для юных девиц, а не для матроны тридцати четырех лет. Но остальные настаивали, и она предприняла попытку. Развернулась три раза по часовой стрелке и, открыв дверь, вышла на холодный утренний свет и завертелась снова. И когда она открыла глаза, полные ожидания, они остановились на лице Джейми.

– В общем… она была вдовой с двумя детьми. Ей нужен был муж, это ясно. Мне нужно было… что-то.

Джейми уставился на очаг, на красную массу торфа, дающую тепло, но совсем мало света.

– Я подумал и решил, что мы могли бы помочь друг другу.

Они тихо поженились в Балриггане, и он перевез туда свои немногочисленные пожитки. А меньше чем через год уехал оттуда и отправился в Эдинбург.

– А что же случилось? – спросила я с любопытством.

Джейми беспомощно поднял на меня глаза.

– Не могу сказать. Не то чтобы было так уж плохо, просто ничего не складывалось. – Он устало потер рукой лоб. – Наверное, в этом была моя вина. Я все время как-то ее разочаровывал. Бывало, за ужином ни с того ни с сего глаза ее наполняются слезами, она, рыдая, выходит из-за стола, а я остаюсь сидеть, гадая, что на сей раз сделал не так.

Он сжал кулак на покрывале, потом напряжение его отпустило.

– Господи, я никогда не знал, что сделать для нее или что сказать! Что бы я ни говорил, все было не так. И бывали дни – да что там дни, недели! – когда она не разговаривала со мной, отворачивалась, когда я подходил к ней, и стояла, уставившись в окно, пока я не уходил снова.