Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века - Елена Никулина

Бывшим подследственным, отправленным в ссылку по эту сторону Уральских гор, жилось легче, как сосланному в Великий Устюг Лестоку или переведенному в Ярославль Бирону. Еще больше везло дворянам, отправленным на жительство в собственные деревни. В первой половине столетия такая ссылка могла расцениваться как милость; при Екатерине II она уже стала обычной практикой: к 1801 году под таким надзором находилось несколько сотен человек.

Но ссылка оставалась ссылкой, даже если была достаточно комфортабельной. Императрица Елизавета, памятуя о благожелательном отношении к ней Бирона во времена его фавора, оказала ему «материальную помощь» в размере 5 тысяч рублей; на его содержание было приказано выдавать те же 15 рублей в день; ярославский воевода получил инструкции ссыльных «довольствовать без оскудения, против того, как они прежде довольствованы были, из тамошних доходов». Из Петербурга прибыли принадлежавшие Бирону библиотека, мебель, посуда, охотничьи собаки, ружья и несколько лошадей; императрица даже отправила в Ярославль два сундука с нарядами герцога. Осталось в силе разрешение отъезжать от города на 20 верст для прогулок и охоты. Кроме того, Бирону позволили вести переписку и заказывать вещи, которые нельзя было купить в Ярославле – например ткани, нитки и моднейшие образцы рукоделия для герцогини. Бирон даже имел право принимать гостей.

Однако подкараульное житье – не сахар. Служивые часто были навеселе и от скуки приходили «в худое состояние». Бирон имел право свободно передвигаться по городу и его окрестностям, но и за воротами дома-тюрьмы его мало что радовало. Взору бывшего регента империи представали полуразрушенные деревянные стены и башни, покосившиеся деревянные дома, кучи помоев с «безмерным смрадом». По улицам просили милостыню заключенные в цепях и «чинила продерзости» скотина, отлично себя чувствовавшая «во рвах и грязях», становившихся порой непроходимыми. Достопримечательностью города являлась огромная лужа – «Фроловское болото» перед одноименным мостом, – в которой даже тонули загулявшие обыватели. Тяжелый, властный и вспыльчивый характер Бирона постоянно приводил к конфликтам с людьми, от которых его семья зависела. Испытание властью навсегда лишило его бывшего обаяния и способности находить общий язык с людьми иного круга. Хотя герцог жил в таких условиях, о которых большинство знатных ссыльных могли только мечтать, он искренне горевал: «Чем нынешняя моя жизнь лутче самой смерти?» – и всё более срывал свое недовольство на окружающих.

Его товарищи по несчастью, как правило, вели себя иначе. Лесток в Устюге жил бедно, но весело: подружился со своей охраной, которая сама водила к узнику гостей; компания играла в карты, и выигрыши Лестока шли ему на жизнь. Ссыльный Миних прожил в заброшенном Пелыме 20 лет, но не унывал. Он много читал и писал, подавал императрице и ее окружению свои послания и проекты; работал в маленьком саду, где высадил деревья, травы и цветы. Фельдмаршал даже завел коров, а на сенокос устраивал «помочи»: приглашал несколько десятков мужиков и баб и щедро за работу угощал. Он обучал местных ребятишек грамоте, а его жена помогала женщинам и давала крестьянским девушкам приданое из своих средств. В 1762 году пелымцы со слезами проводили его в Петербург, как «отца родного», а Миних на радостях раздал всё имущество местным крестьянам.

Бывший вице-президент Коммерц-коллегии Генрих Фик был сослан «по делу о призвании на престол курляндской герцогини Анны Иоанновны» за чтение сослуживцам знаменитых «кондиций» и неуместную радость по поводу того, что «не будут иметь впредь фаворитов таких, как Меншиков и Долгорукой». Спешно проведенное следствие сочло доказанным, что хотя Фик и не сочинял ничего сам, но «ко уничтожению самодержавства российского был склонен», за что был лишен всех чинов и имения и отправился на десять лет в Сибирь. В его следственном деле хранятся непереведенный дневник этого памятного путешествия 1732 года и «реабилитационные» документы следующего царствования: в 1743 году Сенат посчитал, что дело Фика началось «по тайным проискам» и заключалось лишь в его «пустом болтании».[786] Но Фик и в ссылке не унывал – он приспособился к торговле: завел знакомства среди инородцев и посылал в Якутск меха и оленьи шкуры. После освобождения ученый немец написал «Всеподданнейшее предложение и известие, касающееся до якутов, тунгусов и других в Северной Сибири ясашных народов и особливо о великих отягощениях» с изложением злоупотреблений администрации в отношении аборигенов.

Знакомясь с перечнем знатных ссыльных, не стоит забывать, что почти за каждым «падением» кого-то из сильных мира сего следовали опалы, увольнения со службы и весьма похожие на ссылки назначения в провинцию их ближних и дальних родственников, друзей и «клиентов», в отличие от вельмож, не имевших ни связей при дворе, ни средств, ни влиятельных ходатаев. «Надобно всем моим друзьям стараться, чтобы меня отсюда освободить. Я сопьюся, что уже отчасти и есть», – умолял о возвращении из ссылки камергер Семен Маврин. О том же напрасно писал с китайской границы знаменитый «арап» Абрам Ганнибал, преподававший Петру II математические науки и отправленный Меншиковым строить крепость в далеком Селенгинске на самой границе с Китаем.

Кто-то ссылался в дальние края буквально ни за что. Григорий Чечигин при возвращении в 1728 году из ссылки в столицу царицы Евдокии, первой жены Петра Великого, всего лишь сказал: в Москву едет царица, «которую Глебов блудил». Действительно, за блудное сожительство на протяжении двух лет с постриженной в монахини Евдокией был казнен майор Степан Глебов, о чем 5 марта 1718 года Петр I опубликовал манифест. На пытке Чечигин раскрыл источник информации для своих «поносных речей» – печатный царский указ, но был наказан кнутом и сослан на вечное житье в Сибирь.

Сколько таких было? Во всяком случае, свидетельства о десятках тысяч ссыльных только в царствование Анны Иоанновны не соответствуют действительности. Всего при ней через Тайную канцелярию прошли 10 512 узников, а в сибирскую ссылку отправились 820 человек;[787] правда, надо учитывать, что отправляли не только в Сибирь, поэтому другие исследователи дают иное число ссыльных.[788] Периоды высочайшей «строгости» сменялись «оттепелями». После свержения регента Бирона 9 декабря 1740 года новая правительница Анна Леопольдовна потребовала к себе дело Волынского, а 29 декабря Тайной канцелярии было предписано подать экстракты обо всех ссыльных в годы царствования Анны Иоанновны. В январе 1741 года туда же поступило разъяснение, что дела «по первым двум пунктам» подлежали пересмотру, а осужденные – снисхождению.[789]

В следующие месяцы Тайная канцелярия подавала требуемые экстракты, а с мест приходили запрошенные сведения, согласно которым в Оренбурге находились 108 ссыльных, в Архангельске – 29, на заводах – 49 и в Иркутске – 331[790] (итоговый реестр был подан в Кабинет 2 ноября 1741 года – как раз накануне нового дворцового переворота). Высочайшие резолюции нередко отменяли или существенно смягчали наказание. Одними из первых освобожденных ссыльных стали сын и дочь казненного Волынского, возвратился из Сибири Генрих Фик, вернулись уцелевшие после репрессий Голицыны и Долгоруковы; всего же были освобождены 69 человек, проходивших по процессам 1730-х годов.[791] Это не значит, что в это время Тайная канцелярия работала только «на выпуск», – там шли следствия по свежим делам; однако всего за год было сослано только 40 человек «подлого звания».[792]

Новая волна амнистии началась с восшествием на престол Елизаветы Петровны. Она стремилась облегчить участь старых слуг своего отца и даже «вернуть» их в историю – так, сосланный еще в 1727 году Антон Девиер не только получил обратно графский титул, но и был восстановлен в должности петербургского генерал-полицеймейстера.

Другие сумели в Сибири сделать карьеру. «Конфидент» Волынского генерал-кригскомиссар Федор Соймонов был пытан, бит кнутом и сослан в Охотск; после прощения и «прикрытия знаменем» он остался там жить, вновь поступив на службу во флот. С 1753 года он руководил Нерчинской экспедицией «для описи Шилки и Амура», а в 1757 году был назначен сибирским губернатором. За шесть лет Соймонов открыл морскую школу; при нем было заложено несколько новых судов на озере Байкал, строились маяк и гавань. Бывший каторжник посвятил Сибири несколько ученых публикаций в журнале «Ежемесячные сочинения». В 1763 году он состоял членом Московской сенатской конторы и, наконец, в 1766 году ушел в отставку в чине действительного тайного советника и с пенсией.

Кое-кто из опальных вынес из ссылки не только жизненный опыт, но и представление о равенстве людей. В 1744 году Елизавета вернула из ссылки бывшего советника Петра I Генриха Фика; ему возвратили имение и наградили чином действительного статского советника. Доживая свой век в поместье, Фик сохранил нечасто встречавшуюся тогда способность воспринимать крепостных как равных. Последние его письма кабинет-секретарю императрицы Черкасову содержат трогательную просьбу вернуть отданного ему на время плотника, так как «жена ево молодая, которая доныне плачет, мужом своем апять видеть и обрадовать может».