Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

И.В. Курукин

ПЕРСИДСКИЙ ПОХОД ПЕТРА ВЕЛИКОГО.

Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

ПРЕДИСЛОВИЕ

«…Тако в сих краях, с помощию Божиею, фут получили, чем вас поздравляем», — писал на радостях Петр I в Петербург 30 августа 1722 года из только что открывшего ему ворота Дербента. Поход на Каспий стал в российской имперской историографии XIX — начала XX века отправной точкой «кавказских войн» — длительного процесса присоединения к России территорий от Кубани и Терека до сложившихся в это время границ с Турцией и Ираном. Неудивительно, что тогда же стали появляться первые исторические описания этого предприятия{1}, полковые истории{2} и труды биографического жанра{3}, порой содержавшие утраченные впоследствии или труднодоступные источники, и не потерявшие значения до нашего времени публикации документов{4}.

Последовавшее в советское время сужение хронологических границ этого явления до 1817-1864 годов вывело поход Петра I и его последствия за рамки изучаемой проблемы, тем более что акцент делался на поиске черт «антифеодального и антиколониального движения» местного населения, с одной стороны, и на установлении «добровольного» и по крайней мере безусловно прогрессивного характера вхождения той или иной территории в состав России. В этом смысле исследование военных действий (и шире — роли армии в утверждении на «новоприсоединенных» землях нового государственного порядка) было неактуальным. Появлялись лишь отдельные публикации, среди которых можно выделить работу Е.С. Зевакина, собравшего материал о финансовом состоянии российских владений в Закавказье{5}.

Тем не менее в 1951 году вышла первая и на данный момент единственная монография В.П. Лысцова, посвященная этому петровскому «проекту»{6}. Автор подробно рассмотрел предысторию и предпосылки этой военно-политической акции, ее ход, широко используя архивные документы. Однако он сразу же подвергся критике за стремление выявить «якобы имевшие место» экономические цели петровского похода, в результате чего, по мнению рецензента, продемонстрировал не «прогрессивный характер присоединения неиранских народов», находившихся «под турецким игом и персидским гнетом», а «стремление к захватам» со стороны России{7}. Добротно сделанная, эта монография, однако, далеко не исчерпывает всего имеющегося корпуса источников; к тому же ее содержание не выходит за рамки 1722-1724 годов. С тех пор в отечественной историографии отдельных исследований по теме не было, за исключением отдельных экскурсов в работах военно-исторической тематики{8} и трудах, посвященных внешней политике России XVIII столетия{9}. В последнее время вышли публикации некоторых документов и ряд статей, характеризующие положение Низового корпуса{10}.

Более подробно различные аспекты пребывания российских войск и администрации рассматривались в обстоятельных работах историков бывших советских союзных и автономных республик — как правило, под углом зрения истории данного региона и народа и преимущественно с позиций совместной борьбы против турецких или иранских притязаний{11}. Подобные исследования появляются и позднее{12}, но уже с иными оценками: прежние «содействие экономическому развитию» и защита «от грабежей и насилий иранских захватчиков и турецких наймитов» именуются оккупацией, а «измены сепаратистски настроенных местных феодалов» — «антиколониальными выступлениями в русской оккупационной зоне». Былая «помощь» со стороны той же России трактуется соответственно — как реализация собственных планов или стремление к «порабощению» закавказских народов{13}.

Однако тема отнюдь не представляется «закрытой» с точки зрения актуальности в наше время. По печальному признанию одного из крупнейших специалистов, «прошлое народов Кавказа превращено в мозаику воюющих между собой национальных историй. Они исполнены мифами о “нашем” великом культурном и территориальном наследии, на которое якобы покушаются соседи- “варвары”, “агрессоры” и “пришельцы”»{14}. Новые горизонты разработки темы открывает использование современных исторических подходов, выдвигающих на первый план новые «измерения» прошлого: военно-историческую антропологию, историю повседневности, изучение социальной психологии и представлений людей той эпохи.

Наконец, новое обращение к теме важно и потому, что имеющиеся работы освещают прежде всего военно-политическую сторону конфликта и сам поход 1722-1723 годов. Появившиеся в последнее время сочинения представляют собой беллетристические произведения{15} либо поверхностные обзоры, в которых идет речь, к примеру, о планах «завоевания Южного Кавказа» в духе так называемого «завещания» Петра I, о не имевших места в действительности занятии русскими Мазандерана и Астрабада, «мощных столкновениях» с турецкими войсками и убийстве российского посла{16}. Даже в научных работах можно встретить ошибки вроде утверждений о возвращении императора на юг в 1723 году и повторном занятии им Дербента{17}, о захвате войсками корпуса Астрабада или даже «всего побережья Каспийского моря»{18}.

Действия России на Востоке оцениваются в научной и педагогической литературе весьма различно — как «военное столкновение с Персией»{19}, военная помощь шахскому Ирану{20}, своевременное предупреждение турецкого вторжения{21}, решение национальной задачи «обеспечения безопасности юго-восточных рубежей»{22} или «колониальное освоение захваченных территорий» с целью завоевания Закавказья{23} (при этом явно ошибочно сообщается, что иранский шах Тахмасп был «согласен на все условия России»). Не случайно, кажется, непроработанность этого сюжета приводит к «устранению» его не только из школьных учебников{24}, но и из академических трудов{25}.

Целью работы является документированный рассказ о первой большой внешнеполитической акции Российской империи за пределами традиционной сферы ее влияния — в регионах, принадлежавших к другому цивилизационному кругу. Персидский (или, как предлагали его называть некоторые историки, Каспийский) поход Петра I 1722-1723 годов стал масштабной попыткой реализации имперских задач внешней политики на Востоке. Нас интересует не столько сама эта военная операция (основные ее этапы более или менее изучены), сколько последующие усилия по «освоению» территорий, полученных в результате военных и дипломатических усилий.

России пришлось создавать военно-колониальную администрацию на землях современного Дагестана, в прикаспийских провинциях современных Азербайджана и Ирана, содержать экспедиционный контингент — Низовой, или Персидский, корпус и флот, строить отношения с местной знатью, накапливать опыт различных форм взаимодействия с населением — от карательных экспедиций до приспособления к местным культурно-историческим традициям. Генералы и послы учились вести дипломатическую игру и осознавали на практике проблемы Кавказского региона, а офицерам, чиновникам и солдатам приходилось вступать в контакт с чуждым «басурманским» миром и укладом жизни сообществ, находившихся на иной стадии развития. Была предпринята попытка экономического освоения этих территорий (налаживание производства шелка, вина, пряностей, добыча нефти), проведен «эксперимент» по заселению завоеванных земель христианами — армянами и грузинами.

Кроме того, петровский марш на Восток стал началом длительного процесса присоединения Кавказа. Не вдаваясь в споры о природе и содержании известных по любому учебнику событий «Кавказской войны» в ее привычных рамках, отметим, что нам кажется справедливым мнение о наличии не одной, а нескольких таких войн в период с 1722 года до подавления последнего большого восстания в Чечне и Дагестане в 1878 году, точнее, не столько собственно войн, сколько сцепления разнохарактерных и разновременных конфликтов, связанных с проблемами внутреннего развития горских обществ, их сопротивлением российскому продвижению на Кавказ, борьбой российских властей с набегами, межэтническими противоречиями и непрерывными усобицами, наконец, со столкновением различных цивилизаций и борьбой за раздел Закавказья между великими державами{26}.

Об устойчивом интересе к данной проблематике говорят появившиеся в последнее время ученые диссертации по различным проблемам истории Кавказского региона и его взаимоотношений с Россией в XVIII веке{27}. Свидетельством того, что подобная задача назрела, стало исследование дагестанским историком Н.Д. Чекулаевым российского присутствия на берегах Каспия в 1722-1735 годах, проведенное на основе документов из фондов местных архивов{28}.