Ярость ацтека - Гэри Дженнингс

– Посмотри только на их лица, – говорила Марина. – Они светятся и полны надежды, а ведь я припомнить не могу, когда видела хоть кого-то из моих соплеменников не только смеющимся, но даже просто улыбающимся. Индейцы всегда грустны, всегда в печали, ибо их унижали и угнетали так долго, отняв у них даже собственных женщин, что бедняги в конце концов перестали понимать, кто они такие. Но теперь они идут восстанавливать свою честь, и на их лицах запечатлелась гордость.

Я подумал, что Марина права. Вряд ли мне прежде доводилось видеть счастливого индейца, если только тот не упился пульке.

– Эти люди счастливы, потому что участвуют в Крестовом походе, – сказал я. – Они идут на Мехико, а это Святая земля Новой Испании.

Бедолаги не понимали, что, может быть, уже завтра будут мертвы.

– Это Крестовый поход детей, – вздохнула Ракель, – вот на что похожа наша война. Не грозные, закованные в латы рыцари, но сонмы невинных чад, шагающих с надеждой и отвагой в очах, ибо только дети могут быть столь искренними и столь бесстрашными.

– Что еще за поход детей? – заинтересовалась Марина.

– В истории Европы было целых два таких похода, давно, еще в Средние века. Двое мальчиков, каждый сам по себе, стали вдруг собирать вокруг себя товарищей для похода в Святую землю. Обоим были видения, в которых каждому сообщили, что он должен возглавить армию безгрешных детей, для отвоевания Святой земли у неверных. На зов откликнулись тысячи ребятишек со всей Европы.

– Они шли навстречу своему року, – заметил я. – Десятки тысяч глупых ребятишек, маршировавших неведомо куда. Многих из них свои же, христианские капитаны заманили на корабли и продали в рабство неверным.

Я подмигнул Ракель, довольный тем, что запомнил историю, которую она рассказала мне много лет тому назад.

– Ну, здесь такого не случится, – заявила Марина. – Мы не дети, да и вождь наш ведет нас вовсе не в Крестовый поход, он просто хочет признания за всеми людьми равных прав. Рано или поздно ты увидишь индейцев, одетых так же, как все прочие, и не сможешь отличить их от белых.

Эту последнюю фразу Марины услышал один из офицеров-креолов – друг Альенде, проезжавший мимо рысцой.

– Да обезьяна, хоть ты ее в шелка выряди, так обезьяной и останется, – презрительно фыркнул он.

Я стиснул зубы, глядя ему в спину: до чего же мне хотелось ввязаться в драку.

– Жаль, что этот тип на нашей стороне... иначе я внушил бы ему понятие об общественной справедливости, угостив сапогом по заднице.

Ракель покачала головой и пробормотала:

– Каков hombre есть, таким он и останется. Насилием ничего не добьешься. Мы должны стараться ладить между собой, как братья и сестры.

Мы с Мариной переглянулись. Ни у нее, ни у меня не было ни малейших иллюзий: креолы ни за что не поступятся своим привилегированным положением, пеонам придется самим завоевывать свободу на поле боя.

Я выехал на более высокую позицию, дававшую возможность обозревать как город Сан-Мигель, так и плещущееся на подступах к нему безбрежное людское море.

Впереди шествовали священники с высоко поднятыми хоругвями Пресвятой Девы, за ними верхом, в сопровождении почетной стражи солдат, ехали падре Идальго и Альенде.

Честно говоря, я человек далеко не благочестивый и бóльшую часть жизни провел, всячески избегая общения с Всевышним, в надежде, что Он не обратит особого внимания на мои прегрешения. Но при виде этой грандиозной процессии я впервые за всю жизнь проникся осознанием величия и могущества Господа.

85

Сан-Мигель-эль-Гранде был родным городом Альенде. Здесь все помнили его молодым кабальеро, ухаживавшим за прекрасными девушками и смело сражавшимся с быками на арене. Им восхищались, ему стремились подражать. Теперь он явился домой во главе армии завоевателей.

Мы быстро установили, что испанцы в подавляющем большинстве покинули город, но немногие оставшиеся спрятались в здании ратуши. Полковник Канал, отвечавший за оборону города, прекрасно понимал, что шансов на победу у него нет. Другой офицер, майор Камуньес, пытался было организовать сопротивление, но поскольку солдаты и офицеры хорошо знали и искренне уважали Альенде, то уже в самом скором времени почти весь гарнизон, больше сотни человек, присоединился к нам.

Я тихонько слушал, как падре вел с полковником Каналом переговоры о капитуляции гачупинос, забаррикадировавшихся в ратуше. Решение было достигнуто после уверенного заявления Альенде:

– Передайте гачупинос, что если они сдадутся, я лично гарантирую, что никому не будет причинено ни малейшего вреда. Я возьму их всех под свое покровительство, слово чести.

Прикусив кончик сигары, я оглянулся на безбрежное море ацтеков, грозившее затопить город. Интересно, как Альенде собирается доводить до людей приказы: при всем желании они вряд ли сумеют что-нибудь расслышать. Не говоря уж о том, чтобы понять.

Вряд ли Альенде даже задумывался об этом, а между тем большинство индейцев плохо владели испанским, если только знали его вообще. Не говоря уж о том, что они не доверяли Альенде, ибо видели в нем, обряженном в пышный мундир испанце, живой символ ненавистной тирании. Но поскольку падре, которого ацтеки почитали святым, с одобрением относился к этому человеку, они тоже волей-неволей с ним мирились.

Разумеется, и самому падре тоже было отнюдь не просто командовать армией такого размера. Ну посудите сами: как его приказы вообще могли быть услышаны? Кто должен был доводить их до исполнения, если отсутствовала традиционная цепочка командования, включающая лейтенантов, сержантов и капралов? Да и как вообще ничему не обученные солдаты могли правильно исполнять приказы?

Беспорядки начались уже с наступлением темноты. Сначала наши индейцы принялись ломиться в таверны, которые закрыли в ожидании осады. Потом кучка индейцев заявилась в местную тюрьму – они открыли камеры и выпустили всех подряд, не делая разницы между политическими узниками, убийцами и ворами. Свободу получил каждый, кто выразил намерение присоединиться к восстанию. Правда, первый порыв быстро сошел на нет, долгий марш к городу утомил наших индейцев, и скоро они завалились спать. Но, проснувшись поутру, с лихвой наверстали упущенное.

Банды ацтеков принялись вламываться в дома, не разбираясь, кому они принадлежат – креолам или гачупинос. Жилища отчаянно грабили; то, что не могли унести, ломали, били, устраивали поджоги. Скоро уже тысячи индейцев впали в неистовство, они выбивали окна, высаживали двери домов, лавок и складов, таща ворохами и охапками все, что только могли схватить.

Повсюду гремели крики: «Смерть гачупинос!» Всех белых людей, не только не успевших удрать гачупинос, но также креолов и даже светлокожих метисов вытаскивали из домов и нещадно били.