Покаяние - Геннадий Гусаченко

— Хорошо, Гена… Ну, рассказывайте… Какая там у вас тема в билете?

SOS! Спасите наши души!

Бросаю последний козырь.

— Татьяна Петровна… А когда вы встречались с Шолоховым, вы касались темы соцреализма в его «донских рассказах»?

Оня сняла очки, протёрла стёкла платочком, опять надела, благодарно взглянула на меня. «Ну, хоть один поверил в мои встречи с писателями, в которые и сама начала верить», — наверно, подумала Татьяна Петровна и с упоением стала описывать встречу с Шолоховым, но уже не на даче у него, а на берегу Дона.

Вдруг спохватилась, взглянула на часы:

— Давайте, Гена, вашу зачётку!

Пять! И в скобках: «Отл.», — написала она.

Осторожно, на цыпочках, вышел я, словно боясь растрясти только что свершившееся чудо.

— Ни фига себе! Поверить невозможно! — изумлённо ахнули сокурсники, заглянув в мою зачётную книжку.

Ещё бы! Мне и самому не верилось.

С «закидонами» были и другие «преподы».

Особой придурью выделялся среди них преподаватель «Зарубежной литературы» Электрон Григорьевич.

Своим лекциям он неименно предварял рассказ о швейцарских часах, якобы доставшихся ему от бабушки — «ф, ганцуженки».

«Закидоны» же Электрона Григорьевича заключались в том, что на каждой экзаменационной сессии у него в почёте были либо «дураки», либо «умники». Старается студент показать знания, Электрон Григорьевич издевается над ним каверзными вопросами, «валит» бедолагу–умника. Оказывается, дураки на сей раз в моде у него. Несут они всякую чушь. Электрон Григорьевич хохочет, за живот хватается:

— Надо же! Орфей, говорите, чувак, который бродит по аду и на гитаре наяривает! Пять! Давайте зачётку!

А в другой раз «дураков» без ножа режет, «умников» восхваляет. И на каждой сессии все дружно восклицали:

— Кто прошлый раз у него в моде был? Дураки или умные?

И рядились из–за часов Электрона Григорьевича.

— Ты учил, ты и так сдашь… А я ничего не знаю… Я про часы спрошу…

Дело в том, что часы Электрона Григорьевича были спасительной палочкой–выручалочкой для самого нерадивого студента. Достаточно было на экзамене спросить:

— Электрон Григорьевич! Который час?

Преподаватель степенно тянул за серебряную цепочку, вынимал часы из карманчика жилета, говорил время.

— О, никак это швейцарские часы?

— Да, это часы знаменитой фирмы «Павел Бурэ»…

— О! И где вы приобрели такие дорогие часы?

Начиналась длинная, всем известная история про бабушку — «ф, ганцуженку», в ходе которой бралась зачётка и возвращалась с «пятёркой».

У преподавателя «Истории Японии» косоглазого Серова свой кураж. Входил в аудиторию, объявлял:

— Кто согласен на «тройку», зачётки на край стола!

Не успевал договорить — гремели, сдвигаясь, стулья, и стопа зачёток вырастала на столе.

Как жил в общежитии — кино и немцы! Смеху подобно!

Нас в огромной комнате проживало семнадцать человек с разных факультетов. Не все по утрам спешили на лекции.

Крепыш в очках, выпивоха и лодырь с физико–математического Юрка по прозвищу Скандальщик из–за прогулов и двоек не получал стипендию, но родители ему регулярно присылали с Сахалина деньги. Юрка до обеда спал, потом бежал в магазин за поллитровкой. Самой заветной мечтой Юрки было, проснувшись поутру, увидеть перед собой ведро водки и черпак в нём. Сговорившись втайне от него, мы сбросились со стипендии по пятёрке, купили двадцать поллитровок «Московской», раскупорили бутылки и слили водку в ведро. Потихоньку подставили к кровати спящего Скандальщика. Такой запахан пошёл по комнате, я вам скажу… Юрка проснулся, носом заводил. Голову приподнял, а перед ним ведро водки и ковшик плавает в нём. Ну, потом такая общая пьянка пошла… Прибежал комендант, долго грозился всех нас выселить.

Валера, сокурсник Скандальщика, играл на гитаре, разучивая новую песню из репертуара блатных песен типа: «Эх, Магадан, Магадан, столица Колымского края, машины не ходят туда, бегут, спотыкаясь олени…». Или: «Товарищ Сталин, вы большой учёный, в языкознаньи вы познали толк, а я простой советский заключенный и мой товарищ старый брянский волк».

Казах Юрка Успангалиев с юридического, будущий опер уголовного розыска, непрошибаемый и хладокровный, не взирая на гвалт, нахрапывал, отвернувшись к стене.

Долговязый и рыжий студент–биолог, которого все звали Ганс, лёжа в койке, лениво тасовал колоду карт, потом брал газету и задумчиво задавался вопросом:

— Итак, где мы сегодня будем обедать?

Пробегал глазами объявления в краевой газете «Красное знамя» и читал их нам вслух:

— После тяжёлой и продолжительной болезни скончался… Кто? Зав лабораторией? Нет, этот нам не подойдёт… Скудные будут поминки… А вот! Начальник конторы общепита Свиньин какой–то… Ну, этот нам сгодится…

В назначенное время похорон Ганс шёл по указанному в газете адресу, занимал место в автобусе среди участников траурной процессии и не выходил из него до окончания погребения, после чего автобус следовал к месту прощального ужина. Затесавшись в толпу друзей покойного, Ганс усаживался за стол с обильными кушаньями и вволю наедался. Вот уж про кого поговорка, так это про Ганса: «Объелся, как дурак на поминках!». С поминок Ганс возвращался под хмельком, с карманами, набитыми конфетами, кусками колбасы и сыра. Вытряхивал их содержимое на стол и, сытно икнув, предлагал:

— Налетай, подешевело!

Уговаривать нас не приходилось. Полтора десятка рук вмиг расхватывали поминальные гостинцы, а Ганс лежал на кровати, лениво тасовал карты и выслушивал слова благодарности за проявленную заботу о голодных товарищах. Позже Ганс прославился тем, что зевая, вывихнул челюсть.

Женька Коряковцев, мой однокурсник с отделения китайского языка, как–то притащил в комнату своих знакомых — двоих индийских военных моряков в чалмах. Нам было полезно пообщаться на английском языке, а гостям на русском. Уходя, индусы оставили в подарок стеклянную банку с красочной этикеткой, изображавшей диковинные плоды. Лишь только затворилась за индийцами дверь, как мы нетерпеливо сняли крышку. Содержимое банки отливало вишнёво–малиновым цветом, напоминая джем. Мы нарезали ломти хлеба и толсто намазали их предполагаемым вареньем. Женька, по праву хозяина деликатеса, с жадностью бабуина, первым сунул в рот индийское лакомство, закатил в ужасе глаза и, задыхаясь, принялся махать перед лицом ладонью. «Джем» оказался острой приправой из жгучего перца. Поминая на чём свет стоит посланцев из горячей Индии, их привязанности к острым блюдам, голодный студент запулил банку в открытую форточку.