Между синим и зеленым - Сергей Кубрин

– Не побоялся умереть?

– Конечно.

– У тебя не было выбора. Все равно бы умер.

– Выбор есть всегда. Другое дело, что умирать придется каждому. Но лучше уж максимально смело. Это настоящее наслаждение. Вот знаешь, в этом и есть смысл. Смысл жизни. Мне так вот кажется.

– Да ну тебя, – хохотнул Костя, – бред какой-то.

– Да, бред, конечно, – с огласился дембель.

Они шли, и подвесной мосток раскачивался под ними, подыгрывая легкому речному ветру. Костя держался за стальные поручни, изношенные временем, похожие больше на тряпичные вытянутые тросы, и старался не смотреть вниз. Дембель задорно вышагивал и специально, что ли, раскачивал деревянную основу, треснувшую местами до глубоких прозрачных дыр.

– Ты сказал, понадобится моя помощь.

– Да… – растянул Костя. – Ты мне вот скажи. Ты бы мог убить человека?

– Еще чего? Зачем? – остановился дембель.

– Да ладно, не гони. Я просто так спросил.

– Нет, подожди. Ты что затеял?

Костя не ответил.

Фонарные столбы, понатыканные не к месту, транзисторные вышки, растянутые, обвисшие старческие провода намекали, что люди здесь лишние. Иногда преграждали им дорогу то одинокий старик, сгорбленный и сжатый, то рыночная какая-то тетка с сумищами в руках. Могли бы разойтись – пространство позволяло, бок о бок хотя бы, но местные уверенно шли напролом, не замечая двух молодых, не нужных полумертвому городу пацанов.

Дембель зачем-то здоровался с каждым редким встречным, но ответного «здравствуйте» не получал.

– По ходу жизнь тут тяжелая, – объяснялся дембель. – Одним собакам хорошо.

Дворовые стаи носились, как гончие, за невидимой палочной добычей. На деревянных колышках бывших заборов беззаботно дремали коты, поджав лапы. Грязная шерсть добро вписывалась в здешний контраст, а довольное мурчание подыгрывало отдаленным звукам загородной пилорамы.

Дембель шел все медленнее. Костя сказал бы – осторожнее. Останавливался, оборачивался. Нам туда. Нет, все-таки в ту вон сторону. Похоже, мог бы вовсе развернуться и пойти обратно к железной дороге. В двух домах заблудился, в трех электрических вышках.

– Куда мы идем?

– Туда, – указал дембель, хотя сам не знал, куда идти.

Показались осевшие домики.

Над входом, с пришпоренными к порогу смелыми гипсовыми какими-то колоннами, бугрился от ветра матерчатый плакат.

«Берегите природу – мать вашу».

Белые буквы, выцветшие от правды, обреченно сливались с прежде красным фоном, один непокорный контур сохранял фактуру и смысл написанного.

Покоилась у входа ржавая «Волга» с пробитым багажником.

Дембель кивнул, и Костя ответил – вариант.

Открыли с тяжелым мучительным скрипом гаражную дверь. Дыхнула холодная темнота, крутанул белый мертвецкий пар. Бахнуло звенящим громом, отдалось в деревянном полу глуховатым шумом. Дембель потянулся в карман за огнем зажигалки, но Костя уверенно нащупал выключатель, и просветлело. Заныли неприятно глаза.

С тем же выстраданным прищуром смотрело на них вытянутое лицо с рыбьим треугольным подбородком и чешуйчатой пористой кожей. Мужик, согнувшись, ютился в углу на корточках и было заговорил, но, дернув головой, опустил ее, и глаза, привыкшие к редкому свету, тоже устремились вниз.

Худая шея вертикально, словно торчащий флагшток, покачивалась нервным пульсом, и прижатая к ней голова ненормально тряслась.

– Здравствуйте, – сказал Костя.

Мужик нехотя дернул корпусом, так он поздоровался, не в силах, наверное, поднять ладонь. Сжатые кулаки грелись где-то в подмышках, а сплетенные у груди руки намекали, что особого желания говорить у мужика нет.

– Нам помощь нужна. Подбросишь до станции? – спросил дембель.

Костя сразу не заметил, что на голом костлявом теле висит старый милицейский китель с капитанской россыпью звезд на правом плече и старлеевским трезубцем на левом. Вытянутые коленки советских спортивок сочетались с порванными петлями у ног.

Мужик заерзал, достал откуда-то заготовленную самокрутку и одним движением запихнул ту в рот, снова покойно застыв глиняным равнодушием. Костя вытащил-таки зажигалку и, чиркнув огнем, приблизил пламя к спящему табаку.

Затянулся. Прокашлял неприятной трескучей хрипотцой и выпорхнул вслед остаток дыма, не осевший в легких. Мужик мусолил сигарету, гоняя ее по губам, и все не поднимал рук. Когда докурил, толкнул с силой языком, и скрюченный бумажный корешок стремительно понесся к соседнему углу. Сверкнув оранжевым, убился об стену.

– Пасыба, – сказал мужик, почти не открывая рта. А если б открыл, то перекошенные, сломленные через один зубы, гнойное небо и кровяные десны все равно не позволили бы слову пробраться живым и невредимым.

Дембель напомнил о просьбе. Но безвольный мужик и глаз не поднял.

Вышел обратно в улицу. Костя устало присел на деревянный поддон.

Мужик закашлял. Костя потянулся к спине – постучи да пройдет, – н о тот отодвинулся, типа сиди ровно и не мешай мне тут дохнуть. Я дох тут всю жизнь, а ты кто такой, чтобы мне теперь помогать.

Да и сдохни на здоровье.

Он смотрел на этого мужика и знал, не надо смотреть. Так не смотрят на больных детей или приговоренных к вечным мукам инвалидов. Но Костя не мог оторваться. В какой-то момент он понял, что никогда не докатится до такой глухой старости и лучше умрет молодым, чем останется жить с нелюбимой жизнью.

Он представил, а вдруг поймают все-таки. Вдруг там действительно были расставлены камеры, и на всех полицейских опорниках уже висят ориентировки с его лицом. Розовый-розовый танк. Зеленый испуганный Костя.

Видел наяву, как сперва звонили на брошенную симку, после – как пришли домой, как беседовали с матерью и опрашивали соседей. Сейчас, наверное, поднял шумиху участковый и заработали опера.

Костя думал про Летчика. Он вспомнил зачем-то, что ненавидит погибшего сослуживца, что никогда бы не общался с этим умником, встреть такого на гражданке. Он признался даже, что завидовал, как Летчик спокойно справляется со службой, как не трогают его суточные наряды, как быстро тот бегает и выносит марш-броски, как скоро запоминает статьи из устава караульной службы. Он говорил не думая, и слова, подбадривая друг друга на связный ненужный текст, лились кипятком пропащих обид.

Он вспомнил, как познакомился с Лехой. Как стояли они, голые, в кабинете хирурга, когда их притащили сержанты на первый казарменный медосмотр, как смущенно теснились в очереди и краснели, краснели, краснели. Это ведь Летчик не поддался команде «нагнись», когда бородатый врач хотел что-то рассмотреть в промежности. Это Костя нетронутым вышел вслед из кабинета и гордо пронес себя мимо запуганных до тряски черепов.

Он помнил, как их били дембеля, и если здоровый Костя задыхался от ударов, то мелкий Леха на удивление терпел и даже посмеивался, наслаждаясь словно такой понятной и ожидаемой близостью.

Долго жило в нем чувство небелой зависти, когда Летов стал замком и получил сержантские лычки. Окрепла зависть до ржаной ненависти, когда появилась фотография