Между синим и зеленым - Сергей Кубрин

Мужик остановился и, топчась на месте, нехотя поднял расслабленные руки. Без напряга, почти зевая, смотрел на пацанов, терпеливо дожидаясь, будут ли новые команды, рискнет ли кто-то из солдат открыть огонь или вообще хоть слово сказать. Но слово сидело взаперти. Не готовое на побег, дожидалось часа, когда снимут с него оковы понятного страха.

Бледный Костя прицел не держал, он вовсе забыл, что вооружен, и только следил не мигаючи, как пялится дохлый зэк, как протягивается лыба на скомканном его, остром лице и гуляют игриво пальцы с намеком, что победа, как ни крути, останется за бывалым. Мужик распрямил правую ногу, отодвинув ту с заметным усилием, как если бы мучила боль или сводил перелом или вывих. Он пожал плечами, извиняясь за такой вот вынужденный поворот, покрутил ладонями, жестом объяснив, что не намерен дергаться, а готов при случае сдаться, гражданин начальник.

– Стой на месте, – повторил Летов, – ты кто? – спросил он, будто не знал, и не ждал, и не был готов к встрече.

– Дед в пальто и мать пихто, – оскалился мужик, низкий голос его гулкой трещиной кромсал неудобную тишину.

Замешкался Летчик, и Костя слышно сказал:

– Смотри не выстрели.

Летчик, не сводя прицельного взгляда, ответил:

– А чего так, чего бы не стрельнуть?

Между ним и зэком, в скольких-то метрах, теснилась твердая надежда, что сейчас вот он, сержант Летов, ухватится наконец за краешек настоящей медали за воинскую доблесть, и наградят его в огромном, может быть министерском, зале, где соберутся все, и сам Шойгу пожмет его маленькую руку и отметит глубину бесстрашной солдатской души. Он поравнял прицел с мишенью дощатой тюремной груди. Вспомнил, как учили на огневой подготовке обращаться со спусковым крючком.

«Как с женщиной, – учил взводный, – нежно и ласково. Аккуратно, мужики, с любовью».

Поглаживал Летчик стальную загибулину. И какая же тут любовь, думал он, если от нежности просыпается пуля и рвет наглухо живую плоть.

Но это не важно, это суета. Тогда на первой вылазке в боевую жизнь, когда учебный полигон казался разгромленным в щепки послевоенным городом, Летов стрелял по деревянным человечкам – те падали с мертвым покаянием, и гремел от радости командир: «Молодец, Летов! Давай дальше».

На следующем огневом рубеже он стрелял в ряд форматных А-4, пришпоренных канцелярскими гвоздями к стендам, выстроенным покорно для неминуемой смерти. Белые-белые, листы сами притягивали пули, несущиеся сквозь дым плотного воздуха, и комроты уже не хвалил, а гордо молчал, считая меткость Летова своей личной воспитательной заслугой.

О чем думал зэк, никто не знал. Может, лес даже не был в курсе, так уж задумчиво он молчал, удушливой казалась тишина. Может, сам зэк не догадывался, что способен думать в момент, когда наставлен на него прицел Калашникова.

И пока Летчик справлялся с дыханием – беспокойными волнами бродило оно без оглядки, – Костя вспоминал брата. Тот стоял перед ним, и черты его проглядывали в беглом зэке. А что, думал Костя, если брат побежит и нарвется вот так вот на двух раздолбайных солдат. Вдруг уже побежал и кроется где-нибудь в подземных трущобах, в подвальных оскоминах сырой гнили. А может, может, этот зэк и вовсе знаком с братом, вдруг вместе те сгущали черную масть в номерной ИК, борясь за свободный труд и право на режим. Он подумал даже, что ничем не отличается от них: уставная форма, ограниченное передвижение, кормежка почти наверняка такая же, эти командиры взводов, ощущение срока, время…

И так захотелось ему сейчас же прекратить застывшую паузу, что повторил:

– Ладно тебе, Леха. Отпусти.

Летчик не слышал. Он готов был выстрелить. Он мог бы, наверное, убить и не задуматься, что случится после. Зато Костя откуда-то знал, что такое смерть, будто видел ее – живую, словно сам был виновником чьей-то смерти.

Потянулся ладонью к стволу, и Летчик, сдавшись, сиганул россыпью мата.

Костя махнул зэку:

– Иди давай. Быстрее! Уходи!

Зэк опустил правую, за правой опустилась левая. И все внутри опустилось сперва у Кости, потом у Лехи. Опустилось, защемило и зажгло где-то в животе, дернулось в коленных чашечках, мякотью застыло в ступнях, а после хлынуло жаром. Захрипел зэк, кивнул и, не разворачиваясь, потопал спиной вперед, да так уверенно, будто раскрылись глаза на затылке или старый лес раздвинул ручищами стройные деревца, освобождая зэку незримый спасительный путь.

Летов долго еще смотрел на мельчающего зэка сквозь дрожащий кругляшок прицела. Он обязательно решился бы на выстрел, не будь рядом Кости. И сам, если честно, не понял, почему не стрелял.

Залил дождь. Так лес ревел от счастья. Пуля не пронзила лесную тишину, не ударил огнем отблеск свежей крови, жив остался человек, человек остался человеком.

– Извини, братан.

– Да пошел ты, – психанул Летчик.

В награду ли, от радости победы, лес размочил невидимые тропы, пустив к пацанам Татаренко. Он плакал, бедный-бедный лейтенант, и, втирая слезы в опухшее лицо, заметив издали родных сержантов, бежал к ним, не веря своему счастью, не веря вообще, что счастье может быть настолько внезапным.

5

Его сначала не пустили. Разрешили постоять возле турникета. Неприкаянно таращился на стенд с фотографиями руководящего состава. Седой полковник, поджав губы, глазел на него. Что же ты, Костя, наделал. Стой вот теперь и жди.

Закряхтела визгливо решетка двери. Повели мелких хулиганов, пьяных бородачей, живым шлейфом драконящих без того несвежий воздух.

– Вы к кому там? – в который раз крикнул сквозь защитный пластик дежурный.

– Да я это, – растерянно ответил Костя, – я не знаю, если честно. Мне вот тут вот, в общем… – Он протянул повестку.

Дежурный бегло заерзал по строчкам, что-то пришептывая, дергая губами. Разрывался без конца телефон. Дежурный бросался к трубке, с кем-то ругался, кому-то что-то доказывал, записывал в журнал адреса, оповещал по громкой связи о сборе следственной группы, отправлял наряд ППС на разборки с дворовой гопотой. В такой суматохе дежурный опять забыл про Костю.

Тот уже попятился к двери, оглядываясь, не палит ли его контора, как дежурный наконец успел вникнуть в содержание и, чуть ли не размахивая руками, принялся объяснять:

– Это не повестка вовсе. Повестка, – хмыкнул тот, – какая же это повестка.

– Так что, мне куда?

Испуганный Костя готов был прямо сейчас составить компанию задержанным. Догадывался, что не станут здесь церемониться, и придется рассказать правду.

– Да иди на здоровье, – заулыбался дежурный, – туда вон, в сто седьмой, – и даже паспорт не потребовал.

«Такие дела», – удивленный внезапным полицейским добродушием, Костя