Озарение трансценденцией - Владимир Красиков

Разумеется, следует помнить о том, что предлагаемая типизация религиозных метафизик эскизна и условна. Эскизна потому, что прослежена по одному возможному признаку сравнения. Условна, поскольку сравнение идет по усреднено-общим представлениям о религиях, которые, как известно, разделимы внутри каждой на десятки сект и направлений. К тому же предметом сравнения здесь выступают уже поздние, зрелые теоретические выражения этих религий в их соответствующих религиозных философиях. Однако это не должно нас смущать: ключ к анатомии обезьяны находим в анатомии человека, как гласит один из проверенных, действенных теоретических приемов теоретического исследования.

Не будем обсуждать вопрос о том, от чего зависят такие метафизические различия в этих типах религиозной мысли. Похоже, он из разряда тех, в которых ответы прочно и основательно взаимозамкнуты друг на друга. Культурные особенности развития (экономика, политика, право и мораль) порождают соответствующие особенности мышления, равно как и наоборот. Скорее всего, они взаимообуславливают, взаимоизменяют друг друга, определяя характерные черты «восточного» и «западного» (исходно средиземноморского) обществ.

Именно в таком смысле мы говорим, что метафизические особенности этих типов религий порождают свои особые социокультурные контексты развития, в которых философии отводятся разные роли. В одном случае из харизматических сект в средиземноморском контексте появляются универсалистско- централизованные религии, в другом, азиатском (Юго-Восточная Азия и Дальний Восток) – локально-партикуляристские.

«Монотеистический куст», средиземноморский социокультурный контекст, обусловленный метафизикой личностного Абсолюта (вождизм), порождает государственнические религии (христианство, ислам): религиозно-законнические иерархии с централизованными процедурами назначения собственных специалистов-священников. Последние имеют материальное обеспечение, для того чтобы трудиться по профессии «в полный рабочий день», проповедуют единое учение, основанное на Книге (и, главное, руководящих указаниях текущей религиозной власти), и вымуштрованы жесткой всеобщей дисциплиной. Такая Религиозная Машина доказала свою государственную и миссионерскую эффективность, правда, существенно ограничив при этом индивидуальную свободу религиозного духа, породив проблемы хронической вражды и преследований аскетизма и магии, обновленчества, сект, ересей.

Восточно-азиатский социокультурный контекст (Индия, Иран и Китай), обусловленный метафизикой «интеллектуальной субстанциальности», порождает иной, локально-партикуляристский тип религий: брахманизм, зороастрийские, манихейские, конфуцианские и даосские культы. Для этого типа характерны организационная слабость, рыхлость, отсутствие универсалистских структур, местничество. Священнослужителей-профи очень мало, преобладают «любители» – представители местных элит, главы семейств, выполняющие религиозные функции «по совместительству». Отсутствуют единые, однозначные и обязательные для всех вероисповедальные документы и регламентированные ритуалы. Подобное организационное состояние, отсутствие жестких взаимных личных обязательств, как при универсальной иерархии, производно, похоже, от ничем не обязывающих имперсональных отношений в сфере религиозной метафизики: Брахман, Дао лично ко мне вряд ли могут испытывать какие-либо привязанности в отличие от Хозяина.

Буддизм, при всей его популярности и кратковременных успехах в положении временно государственной религии, все же потерпел, в конце концов, сокрушительное поражение и в Индии, и в Китае, оставшись «чужаком» в данном социокультурном контексте. Порождаемый им социокультурный контекст оказался неконкурентоспособным в долговременной перспективе. В Индии социально-экономический и политический партикуляризм оказался сильнее универсализующих тенденций буддистской церкви, в котором, заметим, все же изначально отсутствовали персонифицирующие структуры (папство, патриархат, халифат), за исключением особого тибетского варианта. В Китае слишком уж оказался разительным контраст между национальным фокусом интересов (государственная и административная политика, нормирование индивидуального поведения) и проблематикой импортной метафизики. К тому же здесь государственная власть выработала свои самостоятельные теоретические формы сознания в виде конфуцианства и легизма, а потому практически не нуждалась в дополнительной сакральной легитимации ни со стороны буддизма, ни со стороны даосизма.

Различны судьбы философии в этих разных религиозных контекстах. На Востоке философия отдельно от обозначенных «религий» просто не существовала, составляя единый синтетичный духовный комплекс. Собственно, мы и изучаем конфуцианство, даосизм, брахманистские школы, буддизм, джайнизм как «религиозно-философские школы», что и позволило Гегелю называть их «полурелигиями, полуфилософиями». Здесь философов никто не подвергал особым притеснениям, поскольку таковых в чистом виде просто не существовало.

Иное дело в Средиземноморье. Здесь новые агрессивные религиозные идеологии пришли к уже «занятому обеденномустолу». Философия как самостоятельная сфера духовной активности уже возникла и представляла серьезную интеллектуальную силу, составляя мировоззрение существенной части элиты. Монотеистической религиозности пришлось вести многовековую борьбу с античной философией и философской религиозностью (неоплатонизм). Причем одержала она победу отнюдь не в сфере теории, где силы были просто несоизмеримы, а в сфере социально-политической. И хотя из арсенала поверженного противника были уворованы многочисленные теоретические средства, сама философия была просто обращена в рабство по обычаям тех времен.

Подозрительность и враждебность к светской философии со стороны ортодоксов проявлялись постоянно во всей истории «западных религий». Не случайно именно в западной традиции столь значимы и постоянно обсуждаемы вопросы о соотношении веры и разума, религии и философии, необходимости и свободы. Однако же само религиозное мышление по мере своего уже самостоятельного развития имманентно продуцирует религиозную философию, оказавшуюся в конце концов исторической формой развития общечеловеческого философского мышления. Если мышление развивается, самоуглубляется, то оно рано или поздно рождает систематическую понятийную рефлексию, в данном случае – в среде религиозных профессионалов, священнослужителей.

То же произошло и в развитии монотеистической религиозности. Наивный антропоморфизм (особо проблематичный в христианстве в силу дополнительных трудностей с определением природы Богочеловека) вначале осторожно и постепенно скрывается макияжем неоплатонизма. Происходит «замыкание» религиозной традиции после серии церковных соборов в виде оформленных догматических вероисповедальных документов. Наконец происходит складывание сообщества религиозных специалистов, именно внутри которого и начинают происходить те же интеллектуальные процессы, что и в любом духовно-профессиональном сообществе: выдвижение гипотез (своих комментариев к сакральным документам), их обсуждение, состязательность, борьба за внимание и средства монополизации (парадигму). Складывается традиционный спектр «партий»: ортодоксы, сторонники «чистой веры», рационалисты и мистики-эзотерики. Вот тогда-то и был запущен интеллектуальный механизм, породивший в итоге науку – светскую философию и, что самое главное, «новых людей». Религиозные философы начинают заниматься делами в общем-то бессмысленными с точки зрения настоящей религиозности. Например, западные религиозные философы прилагали значительные усилия для выработки доказательств бытия Божия (Августин Блаженный, Ансельм Кентерберийский, Фома Аквинский) – вопрос, который практически не волновал восточных религиозных философов в силу его очевидной излишности. Кому доказывать? Атеистов тогда не было по определению, представителям других конфессий также нет смысла, они и так верят. Думаю, что над западной религиозной мыслью витало «проклятье» порабощенной философии – тот «Другой», перед бесплотным призрачным образом которого и разворачивались схоластические ристалища по доказательству бытия Божия, свободы человека под благодетельным присмотром Всевышнего. Оправдаться так и не удалось – если начинают играть по правилам разума и рефлексии, то в конце концов подчиняются сами этим правилам.

ГЛАВА 2

CONVERSATION: РАЗРЕШЕНИЕ ОТ БОЖЕСТВЕННОГО БРЕМЕНИ

Как известно, все имеет начало и неизбежный конец. Все известные религии, даже те из сегодняшних, которые полагаются «незыблемыми», имели начало, а значит, когда-то прейдут, каким бы кощунством это ни казалось для их фанатичных приверженцев. Более того, мы знаем прецеденты прежних «великих и вечных» вероисповеданий, которые царствовали в умах людей тысячелетиями, чтобы затем тихо уйти из своей живой обители в «поля мертвых» мировой мифологии, литературы, искусства и философии. Поколения людей меняются, как меняются и социально-политические реалии, технологическая практика, представления людей об окружающем. Если ранее это было довольно неспешным процессом, то в наши дни изменчивость становится социальным лейтмотивом. В известном смысле смена поколений – это каждый раз социальное рождение, передача прежде обретенных форм социальной, ментальной, технологической практик новым поколениям. Роды могут быть быстрыми и легкими – в условиях отменного здоровья роженицы, а могут быть и кризисными, проблематичными, непредсказуемыми – если дающая новую жизнь расстроена в здоровье, неуравновешена в эмоциях, дезориентирована в своих основах отношения к миру. Метафора родов призвана показать зависимость древних форм мироощущения-мировоззрения, которые дают историко-культурные прецеденты искусства, религии, морали, философии, от технологического и социального развития. Нет одних, извечных форм искусства, религий, этик и философийони рождаются вновь и вновь не только в новых культурах и народах, но и в ходе глубинных, тектонических подвижек истории. Многие народы, культуры генерируют свои особенные искусства, религии, этические кодексы и даже «философии», однако лишь народы «исторические» или «имперские», которые оказались по тем или иным причинам во главе исторического движения, оказывают доминирующее влияние на складывание общего стиля (региона, ойкумены) жизни и мышления, будь то в искусстве, религии или философии. И эти народы меняются по своего рода «социальной эстафете», как меняются регион- лидер и закономерности складывания самого общего, «глобализационного» на тот день, «фокуса внимания».