Жар-жар - Олег Клинг

Почти всем. И хотя эти женщины не умели читать не только на этом чужом, русском языке, но и на своем, каждая из них безошибочно поняла, что то похоронки. И в той последовательности, что джигит раздавал треуголки, и начали выть, выдирать на себе волосы первая, вторая, третья, четвертая, пятая… и другие женщины. Дольше всех стояла тихо, не шелохнувшись, апа. Стояла и ждала, что вот теперь ее очередь получить похоронку, запричитать, схватиться за свои волосы, но она знала: что бы то ни было, она никогда не сможет исторгнуть из себя ни звука. Апа все ниже и ниже прижималась к земле, но почтальон все обходил ее своей горестной раздачей и обходил стороной. И только когда увидела, что она единственная, кто не катается по земле и не кричит от невыносимого отчаяния и что в руках у почтальона не осталось треуголльников, у нее на душе сначала отпустило, а потом стало страшно, невыносимо страшно. А что же с ее мужем? Где он? Как он? Женщина будто со стороны видела себя стоящей как камень посреди метущихся по земле и тихо произнесла: «Алла, Ты услышал мои молитвы! Спасибо Тебе». Но еще через секунду поняла, что пропасть, страшная пропасть пролегла между ней и всеми другими обитателями аула. Пыталась утешить одну, другую несчастную, но ее участие им было совсем не нужно. Да и было им не до нее, не получившей такой повестки. Но тут почтальон повелительно крикнул, женщины как по команде замолчали, и в абсолютной тишине, которая, казалось, уже никогда не наступит в этой степи, он коротко поведал то, что каким-то непостижимым образом узнал: в вагон, в котором везли мужчин на фронт, попала с неба (самолета – железная птица такая) немецкая бомба.

«Значит, Мурат жив. Жив! Его не было в этом вагоне. Неважно, где он. Но он жив» – повторяла про себя апа.

Тут же поняла она, что надо уйти – нехорошо ей, у которой муж не убит, оставаться здесь. И она вернулась в юрту…

«Все понятно? – спрашивает меня апа. Киваю головой. – Не все. – Горестно продолжает апа. – Что-то плохое, чувствую, еще впереди».

И предчувствия эти вскоре оправдались.

Целый день над аулом стоял то заунывный, то вздымающийся снова вверх, к небу многоголосый плач, то снова стихающий, но лишь для того, чтобы снова обрести прежнюю силу. Из нашей юрты никто не выходил: все будто чувствовали себя виноватыми – нас-то горе не коснулось. Но детская серьезность похожа на эфир: раз – и тут же испарилась. Мы с ребятами стали возиться на большой кошме, бороться друг с другом. Сначала подавляя в себе смешки, а затем забыв об осторожности. И вдруг плач, к которому мы уже привыкли и почти не слышали, будто поднялся со своих мест (он что – умеет ходить?) и стал приближаться и приближаться к нашей юрте. Вот он громче и громче и наконец стал нестерпим. Плач навалился на стены круглого дома, придавил его. Сейчас юрта обвалится он обрушившейся на нее тяжести. Внезапно он как по команде прервался и раздался грозный мужской голос, обращенный к апе: «Выходи!».

Женщина встрепенулась, потом затихла в страхе, но быстро преодолела себя и медленно, с достоинством, которое ей много стоило, вышла на свет. Она вопрошающе молчала.

При виде той, у которой муж не погиб, вдовы снова заголосили. Апа поклонилась им, искренне выказывая свое смирение. Но это не произвело умиротворяющего действия. Апа понимала, какая пропасть теперь пролегла между ними. Повелительно, почти лая заговорил мужчина, его тоже, как и самого неприятного человека в нашем селе, все называли парторгом:

– Твой муж, наверное, предатель. Но с ним мы разберемся. Сейчас не до него. Надо решить, как помочь этим бедным женщинам пережить свое горе. У них нет даже могил, где они могли бы оплакать своих мужчин – мужей и сыновей. Но мы решили: могила будет. Общая могила. На всех. Будет у этих мальчиков, что не знали даже женщину, и своя, но общая невеста.

Жены и матери погибших снова завыли.

– Как это? Могила, да еще общая, где нет погребенных?! И что это за общая, одна на всех невеста?

Женщины разом замолчали и подняли кулаки на апу.

– Эта фашистская гадина, что живет у тебя.

Все повалились на землю и подняли руки к небу.

– Зачем же издеваться над мертвыми мальчиками? Зачем!

Вдовы, матери, сестры, особенно совсем древние старухи снова угрожающе зашумели. Парторг только того и ждал этой поддержки:

– Лучше веди эту фашистскую гадину сюда. Надо готовиться к свадебному обряду. Чтобы все было как надо. Самое лучшее одеяние. Самые лучшие украшения!

Эти слова женщины встретили ободрительным гулом и покачиванием головой.

– А главное, – продолжал парторг, – надо успеть соорудить могилу.

Все повалились на землю и подняли руки к небу. Стоять остались только апа, да еще одна, самая древняя, высохшая как саксаул старуха, неодобрительно качавшая головой. Она была бабушкой муллы, к счастью для нее, всего лишь бабкой, а не матерью, которую, как и муллу, куда-то отправили вдаль, туда, где кончаются степи и начинаются горы и моря. Обычно с ее мнением считались, но не сейчас.

– Люди, – обратилась апа, – люди, да разве можем мы такое сделать с сиротой, ребенком. Грех это! Да как же можно придумать такое! Невеста для всех погибших, да еще про могилу какую-то говорите.

Плакальщицы будто задумались: как же и в самом деле возможно. Над пыльной от их ног степью поднялся глухой ропот.

– Молчи, беспутная, – толкнул апу в грудь парторг. – Не слушайте ее. Мы внесем наш вклад в победу. А у наших мальчиков хоть на том свете будет невеста.

– Ну хорошо, вы говорите про тот свет. Ладно, вам не жалко чужого ребенка, хотя сколько еще надо смертей. – Чуть не плакала апа. – Но… но как же может быть невестой наших мальчиков мальчик? Мужчина! Это ведь какое надругательство над мертвыми и живыми.

Присутствующие замерли от удивления. «Мужчина?», «Мужчина? Это фашистское отродье не девочка, а мальчик?» – раздалось в толпе.

Апа быстро поняла, что надо воспользоваться моментом, криком, который тут же долетел до юрты, позвала меня к себе. Лечу пулей, хотя страшно до жути.

Апа сорвала с меня шапку. Стали виден мой череп, большие уши:

– Смотрите, мальчик. Мужчина.

– О, Алла, мужчина – хором повторила толпа. Некоторые даже стали было расходиться.

Но в этот момент парторг полез в карман своего малахая. Достал что-то в кулаке и завопил:

– Мужчина? Мальчик? А за что ты мне дала эти