Жар-жар - Олег Клинг

объятий. «Мне пора уходить», – сказал он и сразу же стал удаляться, удаляться, превращаясь в маленькую точку. Но на его месте тут же оказались другие люди – двое, совсем незнакомые. Они танцуют, то странно, почти глупо подпрыгивая в такт неслышной или неслышимой музыке, то прижавшись друг к другу. Да, кажется, раньше они назывались мамой и папой. Кто их так называл? Неужели и я? Уж точно не я. Они так безучастны ко мне!

Просыпаюсь от собственного крика: «А-а-п-п-а! Апа!» Возле изголовья сидит на корточках женщина. Ее длинные серебряные серьги свисают почти до моего лица. Ласково и чуть настороженно смотрит на меня. Хочется спросить, куда исчезли лейтенант и странная танцующая пара. Соображаю, что не могу этого сделать – не знаю их языка. Жестами же не объяснить. Ими можно попросить пить, страшно хочется пить. Воды! Облизываю губы, шлепаю ими, будто пью влагу. Женщина понимает: вспархивает и тут же возвращается с водой. Смотрю на нее и так хочу, чтобы она поняла еще и другое: как я ей благодарен. Апа долго, долго гладит меня по руке. И мне кажется, что она говорит, бессловесно, только чуть шевеля губами, говорит о том, что теперь все будет хорошо, надо только привыкнуть к новой жизни, но все будет хорошо, и Бог, какой-то другой, не Тот, который прежде к тебе приходил (уже потом стало понятно, что уста женщины благоговейно произнесли на вылете из них воздуха: Алла, Аллах), а все же и Тот (Он всегда один и един, только по-разному называется) тебя не оставит.

В это поверилось. Или почти поверилось. В тот день апа подняла меня с постели и, придерживая за локоть, сделала со мной несколько шагов по круглому дому. Так началась моя новая жизнь. То и дело поглядываю на женщину: что я без ее защиты? Но даже мальчишки, ее дети, не смели обижать меня, но с любопытством, а то и смешками наблюдают за мной. Вдруг открылся полог, который служил дверью юрты, в него ударил белый-пребелый свет, вслед за ним в юрту влетела волна жаркого-прежаркого воздуха, а посередине круглого дома оказался тот мужчина, что привез меня сюда. Вчерашние и утренние страхи вернулись ко мне. К тому же у круглолицего мужчины было сердитое лицо, а в руках хлыст, которым он нетерпеливо бил по голенищам своих черных сапог и при этом зло-презло что-то твердил женщине, то и дело показывая деревянной ручкой хлыста на меня. Не просто затихли, а спрятались кто куда все дети. Апа тоже склонила, будто под тяжестью грубых слов, свои плечи и голову, но, можно было подумать по интонации и мимике, возражала. Тогда мужчина подбежал ко мне, грубо дернул за руку, поднял меня с кошмы, поставил посередине юрты и шлепнул меня по заднему месту. Из углов раздались короткие смешки, которые тут же оборвала апа. Она взяла меня за другую руку и потянула к себе. Мужчина стал кричать еще громче. Но апа, каким-то удивительным образом (даже не словами, которые оставались мне по-прежнему непонятными, скорее выражением глаз, в которых странным образом соединились удаль, хитринка и ласка по отношению ко мне) предупредила, чтобы меня ничто не удивляло и не обижало из того, что она сейчас совершит (походя что-то крикнула короткое и твердое детям, и они тут же отвернулись), подошла ко мне и одним движением (как ей это только удалось) сорвала с меня одежду и оставила в стыдной, но, было ясно, необходимой неприкрытости, прежде не ведомой мне прилюдной обнаженности. Волчата не выдержали и уставились вместе с сердитым мужчиной на меня. Они даже вскрикнули, но не ах-ах-ах, а как-то по-другому, зацокали языками. И клянусь, в их глазах мне привиделся ужас. Хочу закрыться хотя бы руками, но не могу пошевелиться. Мужчина падает на колени, начинается качаться из стороны в сторону и как будто молится – или спасается от нечистой силы. В тот момент, когда я от напряжения, непонятности, дикости всего происходящего начинаю терять сознание и рассудок, апа кидает прямо в меня ворох какой-то одежды, она падает к моим ногам. Женщина чуть по-командирски вскрикивает, и я как солдат на побудке судорожно начинаю быстро-быстро одеваться.

Все еще потрясенный мужчина (теперь я понимаю, что он не муж, совсем не муж апа, а какой-то чужой человек) молча вылетел из юрты. Он явно не знал, что делать в этой ситуации. Но было ясно: он еще вернется, так он все это не оставит. А апа начала смеяться тихим, переливчатым смехом. К ней присоединились в дружном гоготе все другие. И сквозь слезы и дрожание голоса смех стал вырываться и из меня. Мое переодевание закончилось. Женщина подошла ко мне, с восхищением посмотрела. Потом подошла к стоящему в отдалению сундуку, покопалась там, достала оттуда странного вида, будто фетровую, но белую с узорами шапку с короткими, загнутыми полями и надела на мою голову. Отошла в сторонку, поглядела оценивающе, словно со стороны, чужим глазом на меня, взяла в руки что-то острое и отрезала мои длинные волосы. Еще раз надрючила на меня шляпу. Подбежала к очагу, измазала свою руку в саже, а затем этой черной рукой прошлась по моему лицу. Здесь уже никто не удержался от смеха, и апа, а затем и все мальчуганы навалились на меня и стали с визгом и криком заваливать меня на пол, щекотать. Мне тоже стало весело, и я первый раз за последнее время хохочу от всей души.

Мне трудно было взять в толк, отчего так все переменилось в отношении ко мне после того, как апа раздела меня. Догадываюсь только: апа что-то такое сразу знала обо мне, что другим открылось позже. Но что? Кстати, старший из мальчишек, волчок, не преминул все же залезть мне в штаны и потрогать меня. Для него почему-то это было очень важно, крайне важно.

Больше не могу думать об этом. Зато первый раз захотелось есть – так аппетитно пахнуло на меня каким-то варевом, которое непонятно когда успела приготовить женщина (позже лишь стало понятно мне, что была праздничная еда – в мою честь). С меня и начала раздавать еду апа. Но прежде показала, как надо взять в руки круглую чашку без ручек, узкую на дне и широкую вверху – пиалу. Все расселись вокруг большого блюда, устеленного кусочками вареного теста с горой мяса посредине. «Беш-бар-мак» – медленно, по слогам произнесла апа. «Беш-жар-мак» – повторяю я под смех присутствующих. Но я не обижаюсь, а снова повторяю,