Хищники - Анатолий Безуглов

Нил жил в нем один. Рубленая изба располагалась на самом дальнем кордоне заповедника. Она ися была изукрашена деревянной резьбой. По лобовой и торцовым доскам, светелке, наличникам бежал узор крупными завитками, в которые вплетались то какие-то диковинные цветы, то кедровые шишки, то гроздья винограда. Тени в углублениях лежали сочные, рельефные.

Понятыми Ольга Арчиловна взяла Богатырева, лесника с соседнего обхода, и его соседа. Кроме того, поскольку в доме не было никого из хозяев, следователь, как и положено по закону, пригласила секретаря исполкома поселкового Совета Слесареву.

Заметив, что следователь залюбовалась мастерством умельца, сработавшего такую красоту, Слесарева с грустью произнесла:

– Мокея Архиповича работа, отца Нила… Золотые руки были у мужика.

Зашли в дом. Две большие комнаты. В одной железная кровать с никелированными шишечками, стол и стулья послевоенного образца. На полу медвежья шкура. Во второй комнате тяжеловесный сервант и под стать ему шкаф, несколько ковриков, сшитых из каких-то звериных шкурок. Коврики были выполнены с большим вкусом: один напоминал стилизованное изображение солнца, другой, по-видимому, родился в голове у автора как воспоминание о волнующемся море – вольная игра воображения, вылившаяся в причудливый орнамент. Они доказывали, что мех может быть отличным и выразительным материалом для художественных изделий.

Но что говорили все эти вещи о характере обитателя избы?

Что он житель глухой тайги, где все издревле связаны с охотой? Что жизнь его течет в суровом и нелегком краю? И достаток, в общем-то, не особенно большой, однако вполне устраивающий Нила, поскольку он добровольно вернулся сюда после армии, хотя мог бы получить другую специальность и переселиться в город…

Но это были только предположения. А знаний, тонкостей здешнего быта, которые дали бы основание судить глубоко об Осетрове, у Ольги Арчиловны не было. Для нее обстановка дома потомственного лесника оставалась всего лишь необычной. Даже в какой-то степени экзотической.

Вполне возможно, что медвежья шкура, коврики из меха, даже эта мебель тоже местный стандарт. И лучше пока воздержаться от каких-либо выводов.

Другое дело фотографии.

– Кто это? – спросила следователь Богатырева, показывая на увеличенный снимок мужчины с усами, висевший над сервантом.

– Сам Мокей Архипович,– с уважением ответил понятой.

– Вы знали его?

– А как же! – Лесник был немолод и тоже носил усы.– Первейший охотник. А погиб нелепо… От ножа браконьера! Эх, жить бы еще да жить мужику!…

– Давно погиб? – спросила Дагурова.

– Годиков восемь. Так, кажется? – спросил он у Слесаревой.

– Верно, восемь,– подтвердила та.– Ему было чуток за шестьдесят… А отец Мокея Архиповича до девяноста дожил…

Нил лицом вышел в отца: такие же светлые упрямые глаза, высокий лоб, твердая линия подбородка. Воротник косоворотки, казалось, давил шею Осетрову-старшему. Даже по фотографии заметно – крепкий мужик, таежный…

– Это сейчас хлипкие мужчины пошли,– вздохнул Богатырев.– Не тот корень.

– Потому что пьют,– заметила секретарь исполкома.

– А раньше лапу сосали, что ли?– усмехнулся в ответ лесник.

– Знали, когда и сколько,– отрезала Слесарева. Следователя привлекла еще одна фотография. Знакомое лицо. Ольга Арчиловна напрягла память.

– Артист у нас тут был…– помог ей понятой.– Нил ему понравился. Вот, подарил.

Верно: с портрета на Дагурову смотрел Родион Уралов. Помнится, он блеснул в нескольких фильмах. Особенно ему удалась роль молодого командира партизан в гражданскую войну. Как он лихо скакал на лошади, мчался в тачанке! После этой картины Уралов почему-то на экране не появлялся.

На обратной стороне фотографии неровным, прыгающим почерком было выведено: «Суровому другу зверей Нилу Осетрову от заблудившегося в Москве сохатого Родиона».

Писавший, как показалось следователю, несколько кокетничал. И явно был нетрезв, о чем красноречиво говорили кривые, разъехавшиеся в разные стороны буквы. А номер московского телефона разобрать было и вовсе мудрено.

«Смотри-ка,– подумала Ольга Арчиловна,– даже телефон оставил… По пьянке или Нил действительно обворожил столичного артиста?»

У Осетровых было много книг по специальности. Следователь перелистала некоторые. «Зоогеография Дальнего Востока», «Охрана природы на Дальнем Востоке», «Растительный и животный мир Уссурийского заповедника», «Численность харзы в Амуро-Уссурийском крае», «Соболь Дальнего Востока». Книги были переложены закладками – значит, читает…

– Чуть что, прямо как по писаному шпарит, Нил – головастый парень,-сказал понятой, видя, что заинтересовало следователя.

Дагурова взяла в руки толстую общую тетрадь в коленкоровом переплете. Открыла первую попавшуюся страницу. В глаза бросились стихотворные строки:

Не то, что мните вы, природа:Не слепок, не бездушный лик –В ней есть душа, в ней есть свобода,В ней есть любовь, в ней есть язык.

Ольга Арчиловна удивилась. И ровному твердому почерку, несомненно, мужскому. И точности выбранного по мысли отрывка. Поэт явно был несовременный. Но очень, кажется, известный, до боли знакомый по форме и интонации.

У них дома в Ленинграде поэзию любили и почитали. На отцовских стеллажах поэтические сборники занимали почетное место. От Сумарокова до Блока, от Есенина до Вознесенского. И Ольга Арчиловна, кажется, читала всех. А вот кому принадлежали эти строки, припомнить не могла. К своему стыду…

Дагурова стала листать тетрадь. Короткие, в одну фразу, записи перемежались длинными рассуждениями. В том, что она держала в руках дневник Нила Осетрова, следователь не сомневалась…

Есть минуты, когда не тревожитРоковая нас жизни гроза.Кто-то на плечи руку положит,Кто-то ясно заглянет в глаза…

Ольга Арчиловна улыбнулась про себя. Александр Блок, это уж точно. Значит, все-таки помнит.

«Не могу понять, когда Чижик играет, а когда сама по себе,– читала Дагурова.– Но ведь я живой человек, и мной играть нельзя». В этих строках явно звучала горечь. А через несколько страниц следователь споткнулась об имя Авдонина. Нил записал: «Что же интересует Авдонина – состояние популяции животных или Марина?»

Следователь перечитала написанное. Что это означало? Явная неприязнь к Авдонину.

Поняв, что с дневником следует ознакомиться тщательней и в более удобной обстановке, Ольга Арчиловна решила взять его в «академгородок». Кто знает, может быть, придется приобщить к делу. Если отыщутся записи, как-то проливающие свет на вчерашнее происшествие в распадке…

Помимо дневника, следователь изъяла еще недавно полученное Осетровым письмо. От какого-то Меженцева А. В. Из Владивостока. Дагурова никогда не забывала уроки своей наставницы – Марии Акимовны Обретеновой. Вот и сейчас ей припомнился интересный случай из практики следователя прокуратуры района. Обретенова вела дело о человеке, занимающемся спекуляцией шкурками. Он и золото перекупал у старателей. Но вот найти золото было трудно, хотя Мария Акимовна была убеждена, что драгоценный металл спрятан в доме у преступника. Обнаружить тайник помогла одна деталь. Обретенова узнала, что обвиняемый никогда не приглашал к себе печника и ремонтировал печь сам. Тогда Мария Акимовна решила разобрать в доме преступника «контрамарку» – так называлась в народе круглая печь. И действительно, тайник с десятью килограммами золота обнаружили в печи…

«А что и как мог спрятать в своем доме Осетров, что пролило бы свет на убийство?» – думала Дагурова. Она еще и еще раз тщательно осматривала, проверяла жилище лесника, его вещи, но, увы, ничего интересного, помимо дневника, обнаружить не удалось. Может быть, потому, что она действительно еще мало знает об Осетрове? Мария Акимовна говорила: «Обыск тогда эффективен, когда хорошо знаешь особенности обыскиваемого».

Судебный медик Иван Иванович Кабашкин вернулся в заповедник под вечер. Со своим делом он уже справился – заключение о результатах вскрытия трупа Лвдонина было закончено и подписано. До Турунгайша его подбросили на машине райбольницы, а в «академгородок» проводил сам Гай. По дороге Кабашкин интересовался у Федора Лукича, как нынче с грибами.

– Для осенних, благородных, еще рановато, но бабы носят…

У Веселых был заспанный вид. А у заспанного человека всегда какое-то подавленное настроение.

– Артем Корнеевич,– обратился к нему Иван Иванович,– а не сходить ли нам завтра по грибы?

– Мы же хотели лететь домой,– без всякого энтузиазма произнес эксперт-криминалист.

– Вертолет будет только вечером… Ну, решайтесь,– настаивал Кабашкин, стараясь расшевелить Артема Корнеевича.