Любовь - Светлана Каныгина

станет хрупкостью человека, опустоши гору, и она обрушится на него… Но пока сундук на своём месте, пока его замок заперт, горестные сокровища сотрясает любое упоминание о них, любое прикосновение к замку сундука. Сокровища звенят в человеке, и этот оглушающий звон мучит его, а он мечется в своей непонятой боли и ранит других людей.

Мариса вздрогнула. Вопрос Лео снова прозвучал в её голове.

Какие они, истории её любви? Сознание женщины бросилось на поиски ответа. В мыслях Марисы запестрили моменты из прошлого – один, второй, третий,– бесформенные, размазанные, точно кляксы, налитые одна на другую. Зазвучали голосами слова и фразы, те, которые Мариса давно позабыла, и те, о которых она никак не могла забыть. Лица мужчин – она всматривалась в них, в ожидании отклика своего сердца. Была ли к этим мужчинам любовь? Сердце ответило тревожным стуком. О любви ли оно говорило? Вдруг возник образ её мужа, лениво жующего вечерний омлет. А вот он уже у окна, отрешённо дымит сигаретой, и Мариса чувствует, как сильно она не хочет о нём думать. Любил ли он её когда-нибудь, а она его? Была ли вообще любовь в её историях?

– Мне нечего вам ответить,– почти шёпотом произнесла Мариса. Эта фраза сложилась, будто сама собой и, будто сама собой прозвучала из губ женщины.

Белый пёс, который до той минуты тихо лежал в стороне, поднялся с земли. Его потревожило нечто, возникшее в воздухе, невидимое, но яркое для обоняния Ричарда: лёгкая цветная дымка, нежно всколыхнувшая пространство, словно взмах крыла бабочки. Чуткое восприятие Ричарда уловило это сразу же, однако не найдя для того подходящего образа, оставило пса в замешательстве. Поднявшись, он втянул воздух носом и в удивлении наклонил голову – ничего,– затем посмотрел на стоящих у кромки воды Марису и Лео, и вдруг вновь ощутил всполох в воздухе. Это было там, рядом с хозяином и женщиной. Ричард пошёл к ним, крадучись. Дойдя до ног Лео, он остановился. Нечто витало здесь, пёс чувствовал его тайное присутствие, но образа для него всё ещё не находил. Необъяснимое, без формы, без запаха, без облика, но прекрасное, как свет луны, затянутой облаком; загадочное и манящее, как аромат выпекаемого пирога, скрытого за дверцей духовки; нежное, как тепло хозяйского пледа в ранний час морозного утра зимой – оно восхищало восприятие Ричарда. И потому, тем удивительнее было его присутствие для белого пса, что возникло оно тут, рядом с хозяином, который отчего-то теперь стоял, растерянно опустив руки, и смотрел на Марису широко распахнутыми глазами, полными выражения, которое никогда дотоле Ричард не замечал в его взгляде.

– Простите меня,– прошептал сдавленным голосом Лео.

Мариса не ответила, а только продолжала смотреть на мужчину. В том взгляде не было ни обиды, ни гордыни, не было и стыда. Мариса молчала не потому, что не знала, что ответить и не потому, что не хотела отвечать; и смотрела она на Лео не для того, чтобы укорить его взглядом. В эти минуты женщина обнаружила в себе поразительную перемену: в ней вдруг что-то появилось, словно новая составляющая её существа, которую она раньше не ощущала, словно орган, которого прежде в ней не было, и вот, он возник, Мариса засвидетельствовала его появление, и теперь наблюдала за происходящим внутри себя, не зрительно, а на уровне ощущений. И Лео, от которого она не отводила взгляда, был, без сомнения, причастен к её перемене. Мариса это чувствовала. Сам ли мужчина, слова ли, произнесённые им, или совершённые им действия, пробудили в ней то особенное, что она никак не могла описать себе, не могла представить, нечто такое, что вызывало в её сердце и щемящее чувство грусти и радость и успокоение одновременно. Казалось, Мариса смотрела на Лео, не испытывая неловкости, однако, на самом деле, она робела перед ним, но отвести глаза не решалась, боясь, что потеряет и больше не сумеет отыскать в себе то новое «особенное».

– Простите меня,– повторил Лео, чувствуя, как земля под его ногами становится мягкой и горячей, как её тепло наполняет его ступни и поднимается вверх по ногам, расходится по телу и приливает к вискам,– Наверное, я стал совсем нелюдимым, я одичал.

Он сделал два шага к Марисе и остановился: тело показалось ему таким лёгким, что, осмелься он ещё на один шаг, и его понесло бы вперёд, как невесомое пёрышко. Лео глубоко вздохнул, приводя себя в чувство.

– А знаете..,– он раскрыл свою книгу и начал листать страницы,– Я сейчас найду… Где – то здесь… Это было… Вот… Любовь – есть радостное приятие и благословение всего живого и сущего, та открытость душ, которая открывает свои объятия всякому проявлению бытия как такового, ощущает его божественный смысл1,– Лео поднял на Марису глаза,– Это слова магистра философии. Я перечитывал их, когда книга отнимала у меня надежду. В них что-то есть, и если и не прямое, исчерпывающее объяснение, то направление пути, который, я хочу верить, ведёт к истине. Возможно, что причина человеческого неверия в любовь и недоверия к ней лежит в нашем ошибочном понимании её в принципе. Я допускаю мысль, что мы, люди, научены понимать, или пытаемся понимать любовь только в рамках взаимоотношений между мужчиной и женщиной, как между партнёрами по некой привязанности или симпатии. Отождествляя любовь лишь с привязанностью и её последствиями, мы загоняем саму суть любви, как явления, в узкие рамки и оттуда её наблюдаем, изучаем и судим. Это ограничивает наше мышление и наше мироощущение. Если быть внимательным к высказыванию философа, то становится ясно, что любовь – это даже не чувство, как обоняние, или страх; любовь в его словах – это состояние, в котором человек не только принимает всё, что есть вокруг него, с открытым сердцем, без условий, но и испытывает радость, через ощущение божественного смысла во всём сущем,– волнение перехватило дыхание Лео на последнем слове, но он выдохнул его и продолжил,– Я думал об этом не раз, но почему -то лишь сейчас мне стала ясна истина, скрытая под текстом этого высказывания: всё сущее – это не просто то всё, что человек наблюдает и к чему испытывает чувства. Для самого себя, он – начало всего. Сам человек – есть первооснова, из которой он принимает всё; и он способен любить всё, только приняв и полюбив себя, как начало собственного мира, как его неотъемлемую часть, как проявление бытия, наполненное божественным смыслом. Я совсем не религиозен, однако тут я не могу спорить, потому что я – тоже человек; ощущая себя, я ощущаю