Дело №346 - Лариса Капицына

– Так то – «настоящий», – невинным голосом вставил Егор Иванович, но она его не слушала.

Нужно было бросить его на второй год после замужества. Она уже тогда поняла, что он жалкий неудачник. Но нет! Она хотела быть великодушной, наивная дура, давала ему шанс. Разве он оценил это? Вовсе нет. Все, на что он способен – драть зубы и лакать свое пойло втихаря. И вот теперь, после двадцати лет унижения, он звонит ей в такую рань, – хотя она попросила его вчера как человека не тревожить ее и дать ей возможность восстановить силы перед тяжелым рабочим днем, – чтобы наговорить ей гадостей и поиграть на ее и без того истрепанных нервах?

Она перестала кричать и сказала четко, спокойно и уверенно:

– Что б ты сдох. – и бросила трубку.

Егор Иванович дослушал этот эмоционально исполненный монолог, который слушал в течение последних десяти или даже пятнадцати лет своей жизни, рассмеялся и облегченно вздохнул: жизнь продолжается, ребята! Может, некоторые неадекватные граждане и не реагируют на него, зато любимая женщина реагирует! А это значит, что смутные подозрения, возникшие у него в голове, странные, изматывающие душу ощущения – всего лишь плод его воображения, вызванный просмотром идиотских телепередач и переизбытком ненужной информации. Надо только поскорее убираться отсюда.

Тучков смотрел на окна домов, на обшарпанные двери подъездов и надеялся, что сейчас, вот в эту самую минуту, из дому выйдет обычный человек, который не будет внушать ему опасения и сам не станет шарахаться от него, как от ожившего мертвеца. Егор Иванович кивнет ему в знак приветствия, скажет что-нибудь насчет погоды, а человек улыбнется дружелюбно, охотно согласится: «И не говорите! Лучшее время года – начало осени, наконец-то спала жара», и они немного поворчат по поводу необычайно жаркого лета. А потом Егор Иванович вставит как бы невзачай: «Заплутал я тут у вас… Как добраться до центра, подскажите, ради бога? «И прохожий расскажет подробно, где находится ближайшая остановка, а может, они дойдут до остановки вместе (если он вышел из дома, стало быть, ему тоже нужно куда-то ехать), по пути будут разговаривать, как ни в чем не бывало, и Егор Иванович, добродушно подтрунивая над собственной рассеянностью, поведает, как перепутал городскую маршрутку с пригородной и оказался здесь, в этой дыре, хотя живет и работает в центре: «Это просто анекдот какой-то, честное слово! Кому рассказать – не поверят…» И прохожий, можно сказать, спаситель, возразит: «Не скажите! Я вот тоже однажды…» Это будет обычная беседа двух нормальных людей, и в этой беседе Егор Иванович обязательно упомянет, что работает в дорогой зубоврачебной клинике и даст спасителю свою визитку, а тот посмотрит на него с уважением и скрытой завистью, потому что они все в этом районе нищеброды и не посещают таких заведений. Он так живо представил себе это общение, что поклялся вступить в контакт с первым, кто попадется ему на глаза.

И тут ему повезло. По крайней мере, так он решил, когда увидел ту женщину в белом платье, настолько ярком, что его невозможно было незаметить даже издалека. Она вышла из подъезда дома с красной крышей, постояла на ступеньках, разглядывая Тучкова, прикрываясь рукой от солнца, и махнула ему рукой. Впрочем, может, она и не махала, но тогда Егор Иванович истолковал ее жест как приглашение и, как последний дурак, устремился ей навстречу, уверенный, что ему ничего не грозит. Ну что могла ему сделать женщина? И очень удивился, когда не дождавшись, пока он приблизиться, она почему-то рассмеялась и шмыгнула обратно в подъезд. Обескураженный таким странным поведением, он потоптался у подъездной двери и нерешительно шагнул в подъезд, где на него сразу пахнуло подвальной сыростью. Как только за ним закрылась дверь, Тучков погрузился во мрак, а когда глаза притерпелись к темноте, он различил просторную площадку на первом этаже, две хлипкие двери – одна напротив другой, и широкую деревянную лестницу, ведущую на второй этаж. Держась за перила, он поднялся по ступенькам, которые прогибались под его весом и издавали громкий неприятный скрип, огляделся: окно между первым и вторым этажом наглухо заколочено фанерой из-за разбитого стекла, вот почему такая темень и не видно ни черта; двери, довольно странные – ни ручек, ни звонков – распахнуты настежь, заходи и бери, что хочешь. Он еще подумал: так не бывает. И потом эта гнетущая тишина. Если здесь живут люди, то должны же быть какие-то звуки, голоса, шаги, звук телевизора или радио, на худой конец! А тут тишина, да еще такая, что Егор Иванович слышал собственное дыхание, довольно тяжелое из-за четкого осознания – нет тут никакой женщины, и быть не может, а тот, кто заманил его сюда и поджидает за одной из этих дверей, уж точно не станет объяснять ему, где находится ближайшая остановка, и еще он понял, что ему не нужно здесь околачиваться, а нужно убираться отсюда и как можно скорее. И Тучков стал быстро спускаться на первый этаж, громко скрипя ступенями, чувствуя, что именно здесь произойдет что-то очень тяжелое, то, чего он смутно опасался с самого утра.

Как только он поровнялся с одной из дверей на первом этаже, раздался скрип, еще более противный, чем скрип ступеней, дверь приоткрылась, и в проеме показалось иссохшее, морщинистое лицо. Голубые, выцветшие глаза обшарили лицо Тучкова, дверь приоткрылась пошире, и Егор Иванович увидел лохматого, неопрятного старикашку, смутно напомнившего ему дальнего родственника, умершего много лет назад. Старик был такого маленького роста, почти карлик, что в первую секунду Тучкову показалось, что дверь открыл ребенок. Старикашка отступил, распахивая дверь настежь, сказал, неприязненно оглядывая Тучкова: «Наконец-то…» Круг радостно устремился к двери и потащил Тучкова за собой. Предчувствуя какой-то подвох, Егор Иванович застыл в проходе, сопротивляясь Кругу. Старик повернулся спиной и, приволакивая правую ногу, пошел по узкому коридору. Тучков стоял, вытянув шею, с нарастающей тревогой заглядывая внутрь квартиры и рассматривая грязную комнату, посреди которого стояла узкая кушетка, покрытая рыжей клеенкой. Старик приглашающе похлопал ладонью по клеенке и, не смотря на то, что комнату заливал яркий солнечный свет, стал зажигать свечку. Их разделял только коридор, и Тучков хорошо слышал его недовольный голос: удивительно настырный вы молодой человек, сами же понимаете, что так дальше продолжаться не может, а все упрямитесь, и приходится вас затаскивать сюда чуть ли не силой. Ну скажите по совести, разве это жизнь? Ведь это не жизнь, а гадость… Мучаете только себя и окружающих. Вам не для того позволили прийти в этот мир, чтобы вы пьянствовали и изводили других людей… Старикашка притащил из глубины комнаты колченогую табуретку, предупредил, что процесс не быстрый, но безболезненный, главное, не сопротивляться, думать о чем-нибудь постороннем, лучше читать молитву, любую, какую знаешь, и уставился на Тучкова выжидающе. Все больше волнуясь и понимая, что ему ни в коем случае нельзя переступать порог этой квартиры, а тем более закрывать за собой дверь, Егор Иванович пробормотал, что тут, очевидно, какое-то недоразумение, ошибка. Старик перебил его, сказал грубо: «Хватит выпендриваться» и решительно двинулся навстречу.