Дело №346 - Лариса Капицына

– Ну какие там еще переучеты? – раздраженно буркнул Егор Иванович, внимательно всматриваясь в ее лицо. – Дурью маешься!

Продавщица, прыщавая девчонка в синем фартуке с кружавчиками на плечах, ничего не ответила и посмотрела на него с жалостью и некоторым отвращением, как смотрят на покойников. От ее взгляда ему стало не по себе. В отместку за то, что она отказалась его обслужить, Егор Иванович сказал ей какую-то гадость про прыщи, но покинул павильон со смущенным сердцем.

Не успел он дойти до остановки, как на него налетела дамочка с чемоданом, лет сорока, а может быть, чуть страше.

Егор Иванович мысленно назвал ее стервой, так же как всегда называл жену, потому что согласно его собственной теории, все женщины делились на три категории: девки – до двадцати, бабы – до сорока, стервы – после сорока. И эта, последняя – самая жалкая, самая никчемная категория, уже не представляющая интереса ни для противоположного пола, ни для общества в целом. Стервы эта знают и вымещают зло на окружающих, за то что стареют с каждым днем, с каждой минутой. Однажды за ужином, глотая холодные, скользкие макароны, Егор Иванович поделился этой теорией со своей супругой. Ей было за сорок, стало быть, она попадала в категорию «стервы». Он знал, чем ее зацепить. Не смотря на возраст, лишний вес и оплывшее лицо, жена считала себя молодой, сексуально привлекательной женщиной и даже надеялась благодаря этим качествам кардинально изменить свою жизнь. Она тогда нехорошо прищурилась и ответила холодно, что мужчины тоже делятся на категории, но он не подходит ни под одну из них. Потому что не мужчина, а так… бесполое недоразумение. «Жуй молча и не смей приставать ко мне со своими глупостями, болван!», но сама, конечно, завелась, наговорила ему гадостей, а потом, очевидно, посмотревшись в зеркало, долго рыдала в ванной.

И та, с чемоданом, была такая же – начинающая стареть, высокомерная стерва, с такими же как у его жены светлыми волосами и маленьким капризным ртом, и наверное, так же как и его жена, она считала, что по сравнению с ней остальные люди – мусор, потому что толкнув его довольно сильно, даже не подумала извиниться и как ни в чем не бывало покатила свой чемодан дальше. Егор Иванович догнал ее и ухватил за руку. Он не собирался грубить. Он только хотел сказать, что если она не видит людей у себя на пути, пусть носит очки, что, мол, в ее пожилом возрасте это вполне естественно. Но когда она обернулась и взглянула на него, то почему-то так перепугалась, словно перед ней стоял оживший мертвец, и стала нервно выдергивать руку. Не ожидавший такой реакции Егор Иванович сразу выпустил ее. Эта идиотка медленно побрела дальше, изумленно оглядываясь, и в ее глазах, так же как у девчонки из магазина, стояла брезгливая жалость. Когда она обернулась в очередной раз, Егор Иванович презрительно помахал ей рукой, мол, давай, давай, топай, нечего на меня пялиться, и высокомерно вздернув подбородок, отвернулся. Но в душе задергался, и проходя мимо витрины магазина, остановился, чтобы рассмотреть свое отражение: что в нем такого особенно, что они так смотрят? В темном, пыльном стекле он увидел то же, что видел сегодня в зеркале, перед тем как выйти из дома: белую кепку, светлую, мятую рубашку и черные, видавшие виды брюки с вытянутыми коленками. Видок у него, конечно, потрепанный, но это же не повод, чтобы смотреть на него как на больного!

Больше для самоуспокоения, чем по необходимости, Егор Иванович отряхнул брюки, завязал болтающийся шнурок на кроссовке, пригладил светлые редеющие волосы под кепкой и направился к остановке. Но ожидая маршрутку, он сделал новое неприятное открытие: не только мадам с чемоданом и солплячка-продавщица, но и другие люди почему-то сторонились его, избегали. Стоило сделать шаг навстречу какому-нибудь прохожему, как тот опускал глаза, норовил свернуть в сторону. «Что они сегодня, сговорились что ли?» – еще больше занервничал Тучков, обнаружив, что стоит в центре остановки в гордом одиночестве, а остальные граждане сбились в кучку и настороженно косятся в его сторону. Тут Егор Иванович окончательно утратил покой и стал уже серьезно волноваться. Помимо странного поведения окружающих, его нервировало появившееся невесть откуда назойливое предчувствие несчастья – почти убежденность – растущее с каждой минутой. Как будто вокруг Егора Ивановича очертили некий магический круг, внутри которого другие люди чувствовали себя не комфортно и они избегали этого круга, а следовательно, избегали Егора Ивановича. Но более всех не комфортно в этом кругу было самому Егору Ивановичу: сердце у него то прыгало, то замирало, пот градом катился со лба. Он беспрестанно снимал с головы кепку и вытирал ею шею и лицо.

Нужно было тагда же развернуться и пойти домой. Но разве он мог предположить, что с этих неприятных, но в общем-то незначительных событий, начнется настоящий кошмар? Конечно, не мог, а потому, не взирая на эти странности, нетерпеливо ожидал маршрутку, чтобы как можно скорее приехать на работу и оказаться среди знакомых ему людей. Те тоже всегда смотрели на него косо, но по крайней мере, по понятным ему причинам.

Подкатила маршрутка, и Егор Иванович устремился к машине, отметив краем глаза, что никто не последовал его примеру. Он оказался единственным пассажиром. Егор Иванович плюхнулся на сидение и долго рылся в кармане в поисках мелочи. Водитель, крепкий, плечистый парень молча взял у него деньги. Судя по нахмуренному лицу, парень был не в духе и на какое-то глупое замечание Егора Ивановича не ответил. Егор Иванович спросил его о чем-то, и снова не получил ответа. «Странный какой-то, – подумал Тучков и на всякий случай пересел на другое место, подальше от шофера. Разглядывая широченные плечи и мощный бритый затылок, Тучков решил, что с таким детиной лучше в темной подворотне не встречаться. Когда парень поворачивал голову вправо, Тучков видел его крупный нос, презрительно сжатые губы и квадратную челюсть, мерно гоняющую жевачку. «Черт меня дернул сесть в эту маршрутку! – подумал Тучков, психуя все больше. – Не нравится мне этот парень. Почему он не взял бабку, голосовавшую на перекрестке? Почему все время молчит? Куда он так гонит?» Тучков посмотрел в зеркало заднего вида и встретился взглядом с водителем. Светло голубые, какого-то странного водянистого оттенка глаза, пронзили его насквозь, обдали ледяным холодом, и от этого взгляда у Егора Ивановича перехватило дыхание. Он вжался в сидение и покрепче прижал к себе портфель. «Ишь, какие ручищи! – подумал Тучков, глядя на сильные руки, крепко сжимавшие руль, и вдруг отчетливо представил себе толстые пальцы с грязными, обломанными ногтями у себя на горле. Впившись глазами в бритый затылок, Тучков сторожил каждое движение шофера и чем меньше находил оснований для подозрений, тем более подозрительным казался ему этот парень. Он вел себя так, будто вез куда-то именно Тучкова, его одного, а потому не останавливался на остановках и не подбирал пассажиров. Магический круг, который Егор Иванович теперь четко ощущал и в границах которого ему было так тревожно, вдруг раздвинулся и заполнил собой весь салон. Тучкову отчаянно захотелось открыть дверь и выпрыгнуть из маршрутки прямо на ходу. Он робко попросил водителя остановиться, но тот не отреагировал и продолжал гнать как сумасшедший. Егор Иванович повторил просьбу – водитель поддал газу. Тучков запаниковал, заметался между сидениями и, зажимая под мышкой портфель, принялся нервно дергать ручку двери, которая почему-то не поддавалась. Привлеченный этой возней водитель обернулся и посмотрел на Тучкова злобно. Машина вильнула к обочине и затормозила так резко, что Тучков качнулся вперед и ударился лбом о черную пластиковую панель, обклеенную стикерами с указанием платы за проезд и рекомендациями на случай аварийной ситуации. Дверь отъехала автоматически, без всякий усилий со стороны Егора Ивановича, и он выскочил наружу, тяжело дыша и чертыхаясь.