Метафизика труб - Амели Нотомб

– Папа, тебе там хорошо?

– Да. Возвращайся домой и скажи маме, что я упал в люк, поняла? – сказал он все так же спокойно, и я не осознала, что должна бежать как можно скорее.

– Ну, я пошла.

По дороге домой я развлекалась от всей души.

Наконец я поняла, кем работает мой отец, – я даже приостановилась, чтобы обдумать это неожиданное открытие. Ну конечно! Я поняла, что работать консулом – это значит чистить сточные трубы. Папа никогда не говорил мне об этом, потому что стесняется своей профессии. Надо же, какой скрытный!

Я хихикала: вот я и разгадала секрет папиной деятельности! Он уходит из дома как можно раньше и возвращается только вечером, чтобы я не узнала, где он работает. Но теперь-то я знаю: он целые дни чистит канализацию.

Немного поразмыслив, я решила: хорошо, что мой отец имеет дело с водой – пусть даже и с грязной, но все равно водой, ведь вода – мой друг, она больше всего похожа на меня, и в воде я чувствую себя лучше всего, хотя однажды чуть не утонула. Может быть, это логично, что я едва не погибла в родной для меня стихии? Я еще не знала, что чаще всего нас предают самые близкие друзья, но я уже знала, что самое восхитительное в жизни непременно таит в себе опасность, и если чересчур сильно высовываться из окна или ложиться посреди проезжей дороги, это может плохо кончиться.

Предаваясь этим интересным мыслям, я совсем забыла о поручении, которое дал мне папа-ассенизатор. Я с удовольствием резвилась и прыгала в бегущие по улице ручьи, распевая песенки собственного сочинения; заметив на заборе кошку, которая, боясь промокнуть, не отваживалась перебраться через дорогу, я взяла ее на руки и пересадила на противоположную сторону, не преминув произнести целую речь о пользе и радостях купания. Но этот невоспитанный котяра удрал, даже не поблагодарив меня.

Но почему папа избрал такой странный способ, чтобы раскрыть мне тайну своей профессии? Вместо того чтобы все мне объяснить, он повел меня на место работы и потихоньку спрыгнул туда, чтобы удивить меня. Ну и хитрец! Видно, там он и репетировал свои арии для оперы Но – поэтому я никогда не слышала дома его пения.

Я уселась на тротуар и, смастерив кораблик из листьев гинкго, пустила его в плавание по реке, которая понесла его вперед, а я, радостно подпрыгивая, побежала вслед. До чего же странные эти японцы! Без помощи бельгийца не могут вычистить свои сточные трубы. А может, в Бельгии живут самые знаменитые ассенизаторы? Впрочем, все это не так уж важно. Через месяц мне исполнится три года: хоть бы мне подарили наконец плюшевого слоника! Я неустанно намекала папе и маме, чтобы они исполнили мое желание, но родители бывают такими непонятливыми.

Если бы не наводнение, я сыграла бы в свою любимую игру под названием «Не боюсь!». Я ложилась посреди улицы, напевая про себя песенку, и решала: пока не допою ее до конца, не встану, что бы ни случилось. И всякий раз меня неизменно волновал вопрос: а если появится машина, хватит ли у меня духа не убежать? При одной только мысли об этой реальной опасности сердце мое бешено колотилось. Увы, в те редкие случаи, когда мне удавалось выскользнуть из-под надзора, чтобы поиграть в «Не боюсь!», ни одна машина так и не проехала по дороге, на которой я лежала, распевая свои песенки. Поэтому мой научный вопрос оставался пока без ответа.

Устав от своих умственных и физических упражнений, а также подземных и водных приключений, я наконец заявилась домой. Там я уселась на террасе и стала вдохновенно крутить волчок. Не знаю, сколько прошло времени, когда мама заметила меня и сказала:

– А, вы уже вернулись.

– Я вернулась одна.

– А где же папа?

– Он остался на работе.

– Он пошел в консульство?

– Папа остался в трубе. Да, он просил тебе об этом сказать.

– Что?

Мама выскочила из дома, села в машину и приказала мне ехать с ней, чтобы я показала трубу, в которой остался папа.

– Ну, наконец! – простонал заждавшийся нас папа-ассенизатор.

Маме не удалось вытащить его в одиночку, и она позвала на помощь соседей, один из которых догадался прихватить веревку. Он бросил ее в мисо. И несколько силачей вытащили моего отца из люка. Чтобы поглазеть на бельгийца, который, на манер древней богини, возник из воды, собралась целая толпа зевак. И было на что посмотреть: наподобие снежного человека перед ними появился грязный человек. Да и запах был, сами понимаете, не из лучших.

Видя всеобщее изумление, я поняла, что мой родитель попал в канализационную трубу не нарочно, а нечаянно. Не скрою, что испытала при этом некоторое разочарование: я уже вполне свыклась с мыслью, что член нашей семьи работает в сточных водах, и вот теперь придется заново разгадывать, что означает слово «консул».

После этого все решили: до окончания потопа – никаких пешеходных прогулок!

Самое лучшее занятие, когда идет дождь, – это плавать. Победить воду может только вода.

Вся моя жизнь проходила теперь на Маленьком Зеленом Озере. Меня ежедневно провожала туда Нисио-сан – она пряталась под зонтиком, чтобы не вымокнуть до нитки. А я в этой войне с дождем перешла на сторону противника и уходила из дома в купальнике, чтобы вымокнуть еще до того, как окунусь в озеро. «Быть все время мокрой!» – таков был мой девиз.

Я плавала в озере с утра до вечера. И просто блаженствовала, когда начинался ливень: я вытягивалась на поверхности воды, чтобы сполна насладиться секущим меня божественным душем. Весь мир обрушивался на мое тело. Я открывала рот, чтобы не упустить ни капли из этого водопада. Вселенная щедро одаривала меня своей влагой, и я жаждала испить ее до последнего глотка.

Подо мной – вода, надо мной – вода, во мне – вода, вода – это я. Неспроста мое имя по-японски означает дождь. По его образу и подобию я чувствовала себя драгоценной и грозной, безобидной и смертельно опасной, тихо-задумчивой и шумной, радостной и вредоносной, нежной и гибельной, слабой и сильной, чистой и неотразимой, терпеливой и коварной, музыкальной и оглушительной, но самое главное – я чувствовала себя непобедимой.

Люди могли сколько угодно прятаться от меня под крышами или зонтиками. Рано или поздно я все равно до них добиралась. Можно было отгораживаться или прятаться от меня за стенами – я просачивалась куда угодно. Даже в пустыне никто не был гарантирован от встречи со мной, а быть может, там даже мечтали обо мне.

На сороковой день потопа люди не выдержали и начали проклинать меня – мне было на это наплевать.

Благодаря своему потопному и антипотопному опыту я открыла, что дождить – верх наслаждения. И некоторые человеческие особи заметили, что лучше не оказывать мне сопротивления, а полностью отдаться мне. А еще лучше – стать мною, то есть дождем, и с чувственным восторгом извергаться на землю моросящей капелью или секучим ливнем и хлестать, хлестать природу и лица, оживлять пересохшие источники и переполнять реки, портить свадьбы и оплакивать похороны, со всей силой обрушиваться на землю – небесным даром или проклятием.

В моем дождливом японском детстве мне жилось так же раздольно, как рыбе в воде.

С утра до вечера я самозабвенно сливалась со своей родной стихией, пока заждавшаяся Нисио-сан не звала меня из воды:

– Выходи из озера! А то растаешь!

Слишком поздно. Я уже давно растаяла.

Август. «Душно», – жаловалась Нисио-сан. Жара действительно стояла как в бане. И погода менялась каждую минуту. То пекло, то ливень. То изнурительные испарения, то снова потоп. И только такая амфибия, как я, наслаждалась жизнью. Только мне было хорошо.

Для папы петь во время такой жары было настоящей мукой. Когда его театр давал представления под открытым небом, он мечтал, чтобы пошел дождь и прервал спектакль. Я тоже об этом мечтала: не только потому, что театр Но наводил на меня скуку – я, как празднику, радовалась ливню. А раскаты грома в горах казались мне самой чудесной музыкой.

В ту пору мне нравилось сочинять всякие небылицы и рассказывать их сестре.

– А у меня есть осел, – хвасталась я.

Почему именно осел? За секунду до этого я еще сама не знала, что сейчас придумаю.

– Настоящий живой осел, – продолжала я отчаянно врать.

– Что ты сочиняешь? – недоверчиво говорила Жюльетта.

– Да, осел. Он живет на лужайке. Я каждый день вижу его по дороге на Маленькое Зеленое Озеро.

– Да нет там никакой лужайки.

– Нет, есть, это тайная лужайка, ее не все знают.

– И какой же он, твой осел?

– Серый, с длинными ушами. Его зовут Канику, – сочиняла я.

– Откуда ты знаешь, как его зовут?

– Это я назвала его так.

– Ты не имеешь на это права. Это же не твой осел.

– Нет, мой.

– С чего ты взяла, что он твой?

– Он мне сам об этом сказал.

Моя сестра весело хохочет:

– Лгунишка! Ослы не умеют разговаривать.

Черт! Как я могла об этом забыть! Но я все равно продолжаю настаивать: