Метафизика труб - Амели Нотомб

Я попросила маму сводить меня в знаменитый на весь мир «апуариум» Кобе (мне почему-то никак не давалось это слово). Моих родителей крайне удивил мой интерес к ихтиологии.

В действительности мне хотелось удостовериться, все ли рыбы так же безобразны, как карпы. Я долго разглядывала фауну, обитавшую в огромных стеклянных аквариумах: сколько там было живописных и щегольски разряженных рыб и прочей водной живности! Некоторые выглядели столь фантасмагорично, будто сошли с абстрактных полотен. Всевышний, видимо, решил порадовать себя, создавая эти немыслимые по красоте, но вполне пригодные для жизни в воде роскошные наряды.

Мой приговор был окончательным и обжалованию не подлежал: из всех рыб карп был самым гадким. Собственно, один только карп и показался мне гадким.

В душе я злорадствовала. Заметив мое ликование, проницательная мама поспешила объявить:

– Наша малышка станет биологом и будет изучать подводный мир.

Японцы правильно сделали, что выбрали карпа в качестве эмблемы для этого дурацкого мужского пола.

Я любила своего отца и терпела Юго – ведь он спас мне жизнь, но мой брат – это было сущее наказание. Если ему удавалось на несколько часов испортить мне настроение, он радовался этому целый день. Похоже, все старшие братья такие, может, их вообще следовало бы уничтожать как вид.

В июне наступила жара. Все дни я проводила теперь в саду и только на ночь, да и то неохотно, покидала его. Как только закончился май, рыбный флаг и мачту убрали: мальчики были больше не в чести. Словно развинтили на части статую неприятного мне человека. Все, никакого карпа в небе. Поэтому июнь сразу же мне понравился.

Температура воздуха располагала к спектаклям под открытым небом. И мне сказали, что все мы приглашены послушать, как поет мой отец.

– Папа поет?

– Да, он поет в Но.

– А что это такое?

– Увидишь.

Мне ни разу не доводилось слышать, чтобы мой отец пел: может, он прятался, чтобы попеть в одиночестве, или пел только в школе, под руководством своего учителя Но.

Только спустя двадцать лет я узнаю историю о том, как мой отец, совершенно не помышлявший о певческой карьере, стал певцом в театре Но. В 1967 году он прибыл в Осаку в качестве бельгийского консула. Оказавшись впервые в азиатской стране, этот молодой тридцатилетний дипломат сразу же воспылал к ней страстной любовью, и любовь эта будет взаимной. И свою любовь к Японии мой отец сохранит на всю жизнь.

С энтузиазмом неофита он жаждал познать все чудеса Империи. Поскольку он еще не говорил по-японски, его повсюду сопровождала блистательная японская переводчица. Она взяла на себя также роль гида и заодно приобщала его к различным видам национального искусства. Заметив, с какой радостной отзывчивостью отец открывает для себя Японию, она решила показать ему малодоступную в те годы иностранцам жемчужину традиционной культуры: театр Но. В то время западные люди охотнее посещали театр Кабуки.

Переводчица повела моего отца в самое сердце театра Но – в знаменитую школу Но в Кансае, учитель которой был «живым памятником» древней культуры. У отца возникло чувство, что он перенесся на тысячу лет назад. Это чувство усилилось, когда он услышал неразборчивое бормотание, словно пробивающееся сквозь толщу веков. Это напоминало музейные экспозиции, имитирующие сценки из древних времен, которые разглядывают со скучающей миной.

И только позже он постепенно начнет понимать, что театр Но – это изысканнейшее культурное действо. Как только он почувствует его красоту, он продвинется на шаг по пути познания этого искусства.

Несмотря на смятение, которое эти странные звуки вызвали в тот первый раз у моего отца, он, как истинный дипломат, всем своим видом выражал благостное восхищение. Он несколько часов терпеливо слушал этот непонятный речитатив, ничем не выдавая своей скуки.

Между тем, сам того не подозревая, своим появлением он вызвал в школе настоящий переполох. Прощаясь с моим отцом, старый учитель Но подошел к нему и торжественно произнес:

– Досточтимый гость, знайте, что вы первый иностранец, который переступил порог нашего дома. Могу ли я попросить вас высказать свое мнение о песнях, которые вы только что прослушали?

Переводчица добросовестно перевела сказанное.

Смущенный собственным невежеством, отец отважился лишь на банальные комплименты и произнес хвалебные слова о непреходящем значении древней культуры, богатстве художественного наследия этой страны и прочие благоглупости.

В свою очередь смущенная этими банальностями, переводчица решила не выставлять гостя в невыгодном свете. Эта образованная японка в самых утонченных выражениях высказала собственное мнение об услышанном, приписав свои слова гостю.

Слушая ее «перевод», старый учитель раскрывал глаза все шире и шире. Как! Этот белый невежественный чужестранец едва ступил на японскую землю, впервые услышал Но и сумел постичь глубинный и тончайший смысл этого высочайшего искусства!

И учитель совершил поступок, невозможный для японца, a fortiori для «живого памятника» культуры – он взял чужестранца за руку и торжественно изрек:

– Досточтимый гость, вы настоящий маг! Вы необыкновенный человек! Вы должны стать моим учеником!

Будучи безупречным дипломатом, мой отец с помощью сопровождавшей его дамы радостно ответил:

– Это мое самое сокровенное желание.

В ту минуту он не представлял себе всех последствий своего жеста вежливости, полагая, что никто не примет его всерьез. Но старый учитель, не откладывая в долгий ящик, тут же назначил ему время первого урока и попросил прийти на следующий день в семь часов утра.

На следующее утро любой здравомыслящий человек попросил бы свою секретаршу отменить по телефону этот нелепый урок. Любой, но не мой родитель. Встав на рассвете, он явился в точно назначенный час. Почтенный профессор воспринял это как должное и принялся обучать его, не проявляя ни малейшего снисхождения: такая широкая душа, как у этого чужестранца, заслуживала высочайшего уважения, то есть самой суровой требовательности.

К концу урока мой бедный отец был еле живым от усталости.

– Очень хорошо, – похвалил его старый учитель. – Приходите завтра в это же время.

– Но… дело в том, что… в восемь тридцать начинается мой рабочий день в консульстве.

– Ничего страшного. Приходите в пять утра.

Усталый и растерянный ученик послушно кивнул. И каждое утро, в этот бесчеловечно ранний час, мой отец, у которого и без того хватало обязанностей, будет ходить к учителю в школу Но. Только в выходные дни он мог позволить себе неслыханную роскошь – начинать урок несколько позже, в семь утра.

Бельгийский ученик чувствовал себя раздавленным этим «живым памятником» японской цивилизации, к которой тот его старался приобщить. Мой отец, до приезда в Японию любивший футбол и велосипед, задавался теперь печальным вопросом: за что ему выпал сей горький жребий – пожертвовать своей жизнью ради столь непонятного искусства, как Но? Оно было ему столь же близко, как суровый янсенизм[5] бонвивану или добровольный аскетизм – обжоре.

Однако мой отец ошибался. А старый учитель был прав. Он сразу же угадал, что в широкой груди этого чужестранца живет великолепно звучащий музыкальный инструмент.

– Вы отлично поете, – сказал он отцу, который к этому времени освоил японский. – Я думаю, вам необходимо продолжить образование, и я научу вас танцевать.

– Что? Танцевать?.. Но, досточтимый учитель, посмотрите на меня! – растерянно забормотал бельгиец, показывая на свое грузное и неповоротливое тело.

– Не понимаю, что вас смущает. Завтра в пять утра начнем урок танцев.

На следующий день после трех часов занятий растерянным выглядел уже учитель. Несмотря на все свое терпение, он не смог добиться от моего неуклюжего родителя ни одного мало-мальски приемлемого танцевального па.

И тогда опечаленный «живой памятник» культуры вежливо изрек:

– Для вас мы сделаем исключение. Вы будете певцом Но, который не танцует.

Позже, умирая от смеха, старый учитель будет рассказывать своим хористам, как комично выглядел бельгиец, когда пытался исполнить танец с веером.

Однако это не помешало горе-танцору стать если не блистательным, то вполне приличным певцом Но. Поскольку отец был единственным иностранцем в мире, который освоил это искусство, он прославился в Японии под именем «Певца Но с голубыми глазами», и это имя закрепилось за ним навсегда.

Все пять лет своей консульской службы в Осаке он каждое утро вставал с рассветом и шел на урок к почтенному профессору. И между ними возникли необыкновенные узы трогательной дружбы и взаимного восхищения, которые связывают в Стране восходящего солнца ученика и сэнсэя.

В свои два с половиной года я еще ничего не знала об этой истории. Я понятия не имела о том, чем занимается мой отец.