Ворон - Эдгар Аллан По

I do believe that Eblis hath

A snare in every human path —

Else how, when in the holy grove

I wandered of the idol, Love,

Who daily scents his snowy wings

With incense of burnt offerings

From the most unpolluted things,

Whose pleasant bowers are yet so riven

Above with trellic’d rays from Heaven

No mote may shun – no tiniest fly —

The light’ning of his eagle eye —

How was it that Ambition crept,

        Unseen, amid the revels there,

Till growing bold, he laughed and leapt

        In the tangles of Love’s very hair?

Тамерлан

Заката сладкая услада!

Отец! я не могу признать,

Чтоб власть земная – разрешать

Могла от правой казни ада.

Куда пойду за гордость я,

Что спорить нам: слова пустые!

Но что надежда для тебя,

То мне – желаний агония!

Надежды? Да, я знаю их,

Но их огонь – огня прекрасней,

Святей, чем все о рае басни…

Ты не поймешь надежд моих!

Узнай, как жажда славных дел

Доводит до позора. С детства

(О, горе! Страшное наследство!)

Я славу получил в удел.

Пусть пышно ею был украшен

Венец на голове моей,

Но было столько муки в ней,

Что ад мне более не страшен.

Но сердце плачет о весне,

Когда цветы сияли мне;

И юности рог отдаленный

В моей душе, невозвратим,

Поет, как чара: над твоим

Небытием – звон похоронный!

Я не таким был прежде. Та

Корона, что виски мне сжала,

Мной с бою, в знак побед, взята.

Одно и то же право дало

Рим – Цезарю, а мне – венец:

Сознанья мощного награда,

Что с целым миром спорить радо

И торжествует наконец!

На горных кручах я возрос.

Там, по ночам, туман Таглея

Кропил ребенка влагой рос;

Там взрывы ветра, гулы гроз,

В крылатых схватках бурно рея,

Гнездились в детский шелк волос.

Те росы помню я! Не спал

Я, грезя под напев ненастья,

Вкушая адское причастье;

А молний свет был в полночь ал;

И тучи рвал, и их знамёна,

Как символ власти вековой,

Теснились в высоте; но вой

Военных труб, но буря стона

Кричали в переменной мгле

О буйных битвах на земле.

И я, ребенок, – о, безумный! —

Пьянея под стогласный бред,

Свой бранный клич, свой клич побед,

Вливал свой голос в хаос шумный.

Когда мне вихри выли в слух

И били в грудь дождем суровым,

Я был безумен, слеп и глух;

И мне казалось: лавром новым

Меня венчать пришел народ.

В громах лавины, в реве вод

Я слышал, – рушатся державы,

Теснятся пред царем рабы;

Я слышал – пленников мольбы,

Льстецов у трона хор лукавый.

Лишь с той поры жестокой страстью

Я болен стал, – упиться властью,

А люди думали, она,

Та страсть, тирану врождена.

Но некто был, кто, не обманут

Мной, знал тогда, когда я был

Так юн, так полон страстных сил

(Ведь с юностью и страсти вянут),

Что сердце, твердое как медь,

Способно таять и слабеть.

Нет речи у меня, – такой,

Чтоб выразить всю прелесть милой;

С ее волшебной красотой

Слова померятся ли силой?

Ее черты в моих мечтах —

Что тень на зыблемых листах!

Так замереть над книгой знанья

Запретного мне раз пришлось;

Глаз жадно пил строк очертанья…

Но буквы, – смысл их, – все слилось

В фантазиях… – без содержанья.

Она была любви достойна;

Моя любовь была светла;

К ней зависть – ангелов могла

Ожечь в их ясности спокойной.

Ее душа была – что храм,

Мои надежды – фимиам

Невинный и по-детски чистый,

Как и сама она… К чему

Я, бросив этот свет лучистый,

К иным огням пошел во тьму!

В любовь мы верили, вдвоем

Бродя в лесах и по пустыням;

Ей грудь моя была щитом;

Когда же солнце в небе синем

Смеялось нам, я – небеса

Встречал, глядя в ее глаза.

Любовь нас учит верить в чувство.

Как часто, вольно, без искусства,

При смехе солнца, весь в мечтах,

Смеясь девической причуде,

Я вдруг склонялся к нежной груди

И душу изливал в слезах.

И были речи бесполезны;

Не упрекая, не кляня,

Она сводила на меня

Свой взгляд прощающий и звездный.

Но в сердце, больше чем достойном

Любви, страстей рождался спор,

Чуть Слава, кличем беспокойным,

Звала меня с уступов гор.

Я жил любовью. Все, что в мире

Есть, – на земле, – в волнах морей, —

И в воздухе, – в безгранной шири, —

Все радости, – припев скорбей

(Что тоже радость), – идеальность, —

И суета ночной мечты, —

И, суета сует, реальность

(Свет, в коем больше темноты), —

Все исчезало в легком дыме,

Чтоб стать, мечтой озарено,

Лишь лик ее, – и имя! – имя! —

Две разных вещи, – но одно!

Я был честолюбив. Ты знал ли,

Старик, такую страсть? О нет!

Мужик, потом не воздвигал ли

Я трон полмира? Мне весь свет

Дивился, – я роптал в ответ!

Но, как туманы пред рассветом,

Так таяли мои мечты

В лучах чудесной красоты, —

Пусть длиться было ей (что в этом!)

Миг, – час, – иль день! Сильней, чем страсть,

Гнела ее двойная власть.

Раз мы взошли с ней до вершины

Горы, чьи кручи и