Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

— Вольф! Что с тобой?!

Войнов первым делом обхватил содрогающееся непослушное тело как можно крепче, попытался разжать пальцы, впившиеся в волосы. Не допытывался, не повторял бесконечное: «Что случилось?» Ему и так было понятно — накрыло, держаться не было никаких сил, потому что слишком больно, невозможно терпеть. Войнов только приговаривал, сначала успокаивая, а потом поднимая Вольфа с пола: «Тише, тише, тише, всё в порядке. Не будешь же ты здесь сидеть всю ночь? Давай подниматься. Тихо. Вот так».

Придерживая Вольфа под руки, Войнов помог ему добраться до кровати. Там усадил и сам хотел опуститься рядом, но сначала вынужден был впустить Рената, который стучал в комнату.

— Что у вас происходит? — отыскивая глазами Вольфа, спросил Ренат. — Ник, что за…

— Нормально всё. Вольфа просто накрыло. С кем не бывает, — пытался объяснить Войнов. — Паршивый год. Нервы не выдержали. Вот это вот всё, понимаешь? Мы сами разберёмся. Не надо сейчас его трогать…

— Ты дверь, что ли, высадил?

— Ну пришлось. Я чо-т пересрал…

— Ты уверен, что…

— Всё, Ренат. Иди. Ты видишь, никто никого не убил. Я сам справлюсь. Не надо здесь толпу создавать.

— Слушай, может, надо скорую? Или чего?

— Какую скорую? Ты соображаешь? Иди, а… Слушай, а какое-нибудь снотворное есть? Ну или, там, успокаивающее нормальное? Ему бы поспать сейчас.

— Надо в отцовских колёсах посмотреть.

— Посмотри, а? Только прям щас, Ренатик. Давай дуй. Мне к Вольфу надо.

Ренат убрался, а Войнов наконец смог вернуться к Вольфу. Он опустился рядом с ним на постель и осторожно положил руку на спину, которая уже не вздрагивала и не колотилась, но выглядела сжавшейся, сгорбленной, поникшей.

— Ты можешь мне ничего не говорить, — тихо сказал Войнов. — Мне просто надо убедиться, что с тобой всё в порядке.

— Mir ist es so, so, so, so leid… Tut's mir so leid¹… — принялся повторять и повторять Вольф.

— Всё в порядке. Тебе не за что извиняться… Ложись, я тебя укрою. Я буду с тобой, не волнуйся. Я рядом.

Войнов не был уверен, что Вольф послушается. Припадок, вынудивший его выбить к херам дверь, мог быть только началом тяжелой ночи. Но Вольф позволил себя уложить, позволил снова обнять, и, прижимаясь губами к его виску, Войнов начал чувствовать, что Вольфа понемногу отпускает, успокаивается дыхание и пульс. И если бы не вернулся Ренат, быть может, Вольф так и заснул бы у Войнова на плече, а может, и нет — Войнов лишь сам себя утешал подобным образом, чтобы не соскользнуть в тягостные, мрачные мысли.

Ренат протянул Войнову упаковку «Ивадала».

— Не знаю, насколько они хорошие. Отец пьёт, когда у него бессонница.

— Эти хорошие, — кивнул Войнов.

— Ты пил?

— Приходилось.

— Вольфу лучше?

— Уже успокаивается. Сейчас поспит, и утром всё будет путём.

— Думаешь? — с сомнением уточнил Ренат.

— Конечно. Тебя никогда так не срывало?

— Очень давно. Но я тогда ещё подростком был. А потом уже не позволял себе.

— Ну вот видишь.

Когда Ренат ушёл, Войнов закрыл за ним дверь и вернулся в постель к Вольфу. Протянул две таблетки снотворного. Вольф даже не спросил, что это. Послушно проглотил и лёг в объятья Войнова.

— Знаешь, это не стыдно, когда тебе хреново. И не стыдно просить помощи, — тихо говорил Войнов, поглаживая Вольфа по волосам. — Не нужно держать всё в себе.

— Я не хотел жить, — глухо признался Вольф. — Когда мы расстались с Петером. Он уехал, а я остался. Я не думал, что он мне так нужен. Я отпустил его… почти легко. А потом понял, что не могу один. Не могу без него.

— Почему вы расстались?

— Я постоянно был на работе. Его это злило. Потому что он никогда не работал так…

— Когда от тебя много чего зависит и ты не можешь всё просто так бросить?

— Да. Он художник. Ему это никогда не было понятно… И когда его пригласили во Францию — он решил уехать.

— А ты?

— Я подумал, что и к лучшему. Пусть едет. Я тогда, кажется, не особенно расстраивался. Через несколько месяцев только понял, как сильно мне его не хватает. Я должен был всё бросить и ехать с ним. Я должен был дать ему понять, как он мне дорог.

— Но ты не поехал? Потом?

— Потом было поздно. У Петера завязались отношения. Он постит фотки в сетях. У него всё отлично. Пишет. Готовится к выставке… Я до сих пор захожу к нему. Смотрю и хочу сдохнуть. А он думает, что всё нормально, что мы остались друзьями.

— Делать тебе в его профиле нечего. Надо просто переболеть. И станет легче.

— Мой психотерапевт говорит то же самое. Или поговорить с Петером откровенно… Но я не могу. Ни того, ни другого… Один раз я наглотался таблеток, а потом, когда понял, что отрубаюсь, успел позвонить подруге. Испугался… Я трус, Ник. Ничего не могу сделать правильно.

— Наоборот, — тяжело сказал Войнов. — Ты позвонил потому, что не побоялся продолжать жить. Жить всегда тяжелее.

— У меня ведь есть только работа. Эта чёртова работа. Кто я без неё? У меня внутри пустота. Ничего нет.

— Поэтому ты так пашешь? Это тоже путь в никуда.

— А что остаётся?

— Остановиться и подумать. Взять передышку.

— Если бы я был кому-то нужен, Ник.

— Мне нужен. Ренату. Своим друзьям. У тебя же куча друзей, ты сам говорил.

— Друзья — это другое.

Вскоре Вольф крепко уснул, а у Войнова сон как рукой сняло — ни в одном глазу. Он поднялся, надел футболку и шорты, спустился вниз, на кухне выпил воды и потом вышел из дома на улицу. Снаружи было темно, светились только маленькие фонарики вдоль дорожек и четыре больших фонаря по бокам от беседки. На небе не было видно ни звёздочки — всё заволокло тучами. Арктический, мать его, циклон!

Войнов прошёлся по дорожке и остановился в нерешительности около беседки. Всё-таки зашёл внутрь и сел на скамейку. Достал телефон из кармана, на экране высветилось 3:34. Он провёл пальцем вниз и увидел несколько сообщений в Вотсапе, два пропущенных от Саши. Войнов сдвинул заставку и вошёл в приложение. Саша поменял иконку — теперь это был Патрик из Губки Боба, дебильная весёлая рожа. Войнов усмехнулся. Начал читать:

«Не могу до тебя дозвониться. Ты занят? Или отключил телефон? Я соскучился. Позвони, когда освободишься».

«Я знаю, что всё это выглядит по-уродски. Может быть, ты вообще не хочешь со мной говорить. Но блин! Я так хочу тебя слышать».

«Ты на меня сердишься? Я бы тоже на себя сердился. И вообще выпорол бы себя. Дубовым веником».

«Прости меня. Я правда не могу по-другому. Я думаю о тебе целый день. Ничего не могу с собой поделать».

— О-ох… — выдохнул Войнов больно и горько. — Чёрт! Чёрт! Твою-то мать!

Оставалось ещё одно сообщение, голосовое. Войнов длинно выдохнул, потёр переносицу, убавил громкость, нажал треугольник воспроизведения и поднёс телефон к уху. Засеребрился, тихо полился Сашин голос:

— Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, за другие моря.

После этой дыры что угодно покажется раем.

Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем.

Похоронено сердце моё в этом месте пустом.

Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь на потом!

Здесь куда ни посмотришь — видишь мёртвые вещи,

Чувств развалины, тлеющих дней головешки.

Сколько сил тут потрачено, пущено по ветру зря».

Не видать тебе новых земель — это бредни и ложь.

За тобой этот город повсюду последует в шлёпанцах старых.

И состаришься ты в этих тусклых кварталах,

В этих стенах пожухших виски побелеют твои.

Город вечно пребудет с тобой, как судьбу ни крои…

Вдруг где-то справа полыхнуло, высветилось оранжевым, и потом, спустя пару секунд, оглушительно прокатился раскат грома. Войнов отнял телефон от уха — стало ничего не слышно.