Камень (сборник) - Осип Мандельштам

27 марта 1931

«За гремучую доблесть грядущих веков…»

За гремучую доблесть грядущих веков,За высокое племя людей, —Я лишился и чаши на пире отцов,И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей:Запихай меня лучше, как шапку, в рукавЖаркой шубы сибирских степей…

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,Ни кровавых костей в колесе;Чтоб сияли всю ночь голубые песцыМне в своей первобытной красе, —

Уведи меня в ночь, где течет ЕнисейИ сосна до звезды достает,Потому что не волк я по крови своейИ меня только равный убьет.

17—28 марта 1931, 1935

«Ночь на дворе. Барская лжа…»

Ночь на дворе. Барская лжа:После меня хоть потоп.Что же потом? Хрип горожанИ толкотня в гардероб.

Бал-маскарад. Век-волкодав.Так затверди ж назубок:Шапку в рукав, шапкой в рукав —И да хранит тебя Бог!

Март 1931

«Нет, не спрятаться мне от великой муры…»

Нет, не спрятаться мне от великой мурыЗа извозчичью спину Москвы.Я – трамвайная вишенка страшной поры,И не знаю, зачем я живу.

Мы с тобою поедем на «А» и на «Б»Посмотреть, кто скорее умрет,А она то сжимается, как воробей,То растет, как воздушный пирог.

И едва успевает грозить из угла —Ты как хочешь, а я не рискну!У кого под перчаткой не хватит тепла,Чтоб объехать всю курву-Москву.

Апрель 1931

«Я с дымящей лучиной вхожу…»

Я с дымящей лучиной вхожуК шестипалой неправде в избу:Дай-ка я на тебя погляжу —Ведь лежать мне в сосновом гробу.

А она мне соленых грибковВынимает в горшке из-под нар,А она из ребячьих пупковПодает мне горячий отвар.– Захочу, – говорит, – дам еще. —

Ну а я не дышу, сам не рад…Шасть к порогу: куда там… В плечоУцепилась и тащит назад.Вошь да глушь у нее, тишь да мша,

Полуспаленка, полутюрьма.– Ничего, хороша, хороша…Я и сам ведь такой же, кума…

4 апреля 1931

«Я пью за военные астры, за всё, чем корили меня…»

Я пью за военные астры, за всё,чем корили меня,За барскую шубу, за астму,за желчь петербургского дня,За музыку сосен савойских,полей Елисейских бензин,За розу в кабине рольс-ройса и маслопарижских картин.Я пью за бискайские волны,за сливок альпийских кувшин,За рыжую спесь англичаноки дальних колоний хинин.Я пью, но еще не придумал —из двух выбираю одно:Веселое асти-спумантеиль папского замка вино.

11 апреля 1931

Рояль

Как парламент, жующий Фронду,Вяло дышит огромный зал,Не идет Гора на Жиронду,И не крепнет сословий вал.

Оскорбленный и оскорбитель,Не звучит рояль-Голиаф,Звуколюбец, душемутитель,Мирабо фортепьянных прав.

– Разве руки мои – кувалды?Десять пальцев – мой табунок! —И вскочил, отряхая фалды,Мастер Генрих – конек-горбунок.. . . . . . . . . . . . . .

Чтобы в мире стало просторней,Ради сложности мировой,Не втирайте в клавиши кореньСладковатой груши земной.

Чтоб смолою соната джинаПроступила из позвонков,Нюренбергская есть пружина,Выпрямляющая мертвецов.

16 апреля 1931

«Сохрани мою речь навсегда…»

Сохрани мою речь навсегдаза привкус несчастья и дыма,За смолу кругового терпенья, —за совестный  деготь труда. —Как вода в новгородских колодцахдолжна быть черна и сладима,Чтобы в ней к Рождествуотразилась семью плавниками звезда.

И за это, отец мой,мой друг и помощник мой грубый,Я – непризнанный брат,отщепенец в народной семье —Обещаю построить                           такие дремучие срубы,Чтобы в них татарваопускала князей на бадье.

Лишь бы только любили меняэти мерзлые плахи —Как прицелясь на смертьгородки зашибают в саду —Я за это всю жизньпрохожу хоть в железной рубахеИ для казни петровскойв лесах топорище найду.

3 мая 1931

Канцона

Неужели я увижу завтра —Слева сердце бьется – слава, бейся! —Вас, банкиры горного ландшафта,Вас, держатели могучих акций гнейса?

Там зрачок профессорский, орлиный —Египтологи и нумизматы —Это птицы сумрачно-хохлатыеС жестким мясом и широкою грудиной.

То Зевес подкручивает с толкомЗолотыми пальцами краснодеревцаЗамечательные луковицы-стекла —Прозорливцу дар от псалмопевца.

Он глядит в бинокль прекрасный Цейса —Дорогой подарок царь-Давида —Замечает все морщины гнейсовые,Где сосна иль деревушка-гнида.

Я покину край гипербореев,Чтобы зреньем напитать судьбы развязку,Я скажу «села» начальнику евреевЗа его малиновую ласку.

Край небритых гор еще неясен,Мелколесья колется щетина,И свежа, как вымытая басня,До оскомины зеленая долина.

Я люблю военные биноклиС ростовщическою силой зренья.Две лишь краски в мире не поблекли:В желтой – зависть, в красной – нетерпенье.

26 мая 1931

«Полночь в Москве. Роскошно буддийское лето…»

Полночь в Москве.Роскошно буддийское лето:С дроботом мелким расходятся улицыв чоботах узких, железных,В черной оспеблаженствуют кольца бульваров.

Нет на Москву и ночью угомону,Когда покой бежит из-под копыт.Ты скажешь: где-то там, на полигоне,Два клоуна засели – Бим и Бом,И в ход пошли гребенки, молоточки,То слышится гармоника губная,То детское молочное пьянино:До-ре-ми-фаИ соль-фа-ми-ре-до…

Бывало, я, как помоложе, выйдуВ проклеенном резиновом пальтоВ широкую разлапицу бульваров,Где спичечные ножки цыганочкив подоле бьются длинном,Где арестованный медведь гуляет —Самой природы вечный меньшевик,И пахло до отказу лавровишней!..Куда же ты? Ни лавров нет, ни вишен…Я подтяну бутылочную гирькуКухонных крупно скачущих часов.Уж до чего шероховато время,А все-таки люблю за хвост его ловить:Ведь в беге собственном оно не виновато,Да, кажется, чуть-чуть жуликовато.

Чур! Не просить! Не жаловаться! Цыц!Не хныкать!Для того ли разночинцыРассохлые топтали сапоги,чтоб я теперь их предал?Мы умрем, как пехотинцы,Но не прославимни хищи, ни поденщины, ни лжи.

Есть у нас паутинкашотландского старого пледа,Ты меня им укроешь, как флагом военным,когда я умру, —Выпьем, дружок, за наше ячменное горе,Выпьем до дна!

Из густо отработавших киноУбитые, как после хлороформу,Выходят толпы. До чего они венозны,И до чего им нужен кислород!

Пора вам знать: я тоже современник,Я человек эпохи Москвошвея,Смотрите, как на мне топорщится пиджак,Как я ступать и говорить умею!Попробуйте меня от века оторвать,Ручаюсь вам – себе свернете шею!

Я говорю с эпохою – но развеДуша у ней пеньковая и развеОна у нас постыдно прижилась,Как сморщенный зверек в тибетском храме:Почешется – и в цинковую ванну, —Изобрази еще нам, Марь Иванна!

Пусть это оскорбительно, – поймите:Есть блуд труда, и он у нас в крови.

Уже светает… Шумят садызеленым телеграфом.К Рембрандту входит в гости Рафаэль.Он с Моцартом в Москве души не чает —За карий глаз, за воробьиный хмель.И словно пневматическую почтуИль студенец медузы черноморскойПередают с квартиры на квартируКонвейером воздушным сквозняки,Как майские студенты-шелапуты…

Май—4 июня 1931

«Еще далёко мне до патриарха…»

Еще далёко мне до патриарха,Еще на мне полупочтенный возраст,Еще меня ругают за глазаНа языке трамвайных перебранок,В котором нет ни смысла, ни аза:Такой-сякой! Ну что ж, я извиняюсь, —Но в глубине ничуть не изменяюсь…

Когда подумаешь – чем связан с миром,То сам себе не веришь: ерунда!Полночный ключик от чужой квартиры,Да гривенник серебряный в кармане,Да целлулоид фильмы воровской.

Я, как щенок, кидаюсь к телефонуНа каждый истерический звонок:В нем слышно польское «Дзенькуе, пани»,Иногородний ласковый упрекИль неисполненное обещанье.

Всё думаешь: к чему бы приохотитьсяПосереди хлопушек и шутих;Перекипишь – а там, гляди, останетсяОдна сумятица да безработица:Пожалуйста, прикуривай у них!

То усмехнусь, то робко приосанюсьИ с белорукой тростью выхожу:Я слушаю сонаты в переулках,У всех лотков облизываю губы,Листаю книги в глыбких подворотнях,И не живу, и все-таки живу.

Я к воробьям пойду и к репортерам,Я к уличным фотографам пойдуИ в пять минут – лопаткой из ведерка —Я получу свое изображеньеПод конусом лиловой шах-горы.

А иногда пущусь на побегушкиВ распаренные душные подвалы,Где чистые и честные китайцыХватают палочками шарики из теста,Играют в узкие нарезанные картыИ водку пьют, как ласточки с Ян-Цзы.

Люблю разъезды скворчащих трамваев,И астраханскую икру асфальта,Накрытого соломенной рогожей,Напоминающей корзинку асти,И страусовые перья арматурыВ начале стройки ленинских домов.

Вхожу в вертепы чудные музеев,Где пучатся кащеевы Рембрандты,Достигнув блеска кордованской кожи,Дивлюсь рогатым митрам ТицианаИ Тинторетто пестрому дивлюсь —Как тысяче крикливых попугаев.

И до чего хочу я разыграться —Разговориться – выговорить правду —Послать хандру к туману, к бесу, к ляду, —Взять за руку кого-нибудь: будь ласков, —Сказать ему, – нам по пути с тобой…

Май – сентябрь 1931