Чёрная сабля - Яцек Комуда

Она подогнала коня. Они переехали через брод и двинулись по узкой тропинке вдоль левого берега Сана прямо на Хочев.

Бялоскурский, пожалуй, впервые в жизни задумался, не начать ли ему читать «Богородице Дево». Однако воздержался. Ещё было для этого слишком рано.

10. Гадание Савиллы

– Были они здесь, пан ясный, провалиться мне на месте, коли вру! – Ондрашкевич бил себя в грудь. – Двое мужиков: юнец молодой и старый седой хрыч, что кровью харкал от чахотки. Устроили мне в корчме дебош, паршивцы, с панами Рытаровскими. Слугу их прикончили, а потом пана графа... Ну, как его... Пана Симонта из Рокеров!

– А, верно, графа Эйсымонта-Роникера, – пробурчал Дыдыньский.

– Ей-богу, точно так его и звали. Рубились они часа два, а потом одолел молодой шляхтич и тотчас уехал. Мужика, что с ним был и которого в драке подстрелили, велел оставить в корчме, но едва мы ему рану перевязали, как он уже сбежал, собачий сын, и даже еврею ломаного гроша за уход не оставил!

– Так значит, уехало их только трое? Юный Гинтовт, Бялоскурский и еще один мужик?

– Какой там юный, – прошептал армянин. – Сударь, тут содомский грех был. Когда они с панами Рытаровскими бились, шапка у него слетела, а под ней косы и венок скрывались. Девица это в мужском обличье. Тьфу, что я говорю, девица! Дьяволица, Лукавым посланная на искушение рода человеческого! Ваша милость, она в корчме одна всех Рытаровских порубила, из-под сабли от них ускользала. Колдовство тут было, не иначе! Я уж подумывал, не послать ли весточку в Жешув, отцам доминиканцам, чтобы разузнали, не в сговоре ли она с нечистым. А коли не с нечистым, то с духами какими. А коли не с духами, то уж точно с евреями-ростовщиками из Леска. А если даже не с евреями, то с Хаимом Каббалистом, что вторую корчму тут рядом поставил и дела мне портит, да и чернокнижием наверняка промышляет! Эх, будь это в Речи Посполитой или в другой не столь дикой стране, мигом бы я ему костер разжег.

– А Бялоскурский? – прервал его Дыдыньский. – Здоров и цел вышел из драки?

– Бялоскурский даже не пискнул, потому что связанный на лавке лежал, как, не к ночи будь помянут, тот полугусь, что тут на потолке висит.

– Куда они поехали?

– На север, наверное, в Перемышль, потому что там суды городские и палач, лютый до безобразия на своевольников. Да и пан староста гультяям не спускает.

Дыдыньский бросил корчмарю королевский десятигрошевик. Повернулся к Савилле и Миклушу.

– Что вы об этом думаете?

– На Перемышль двинулся, – пробурчал Миклуш. – Догоним негодяя в Устшиках, а если не там, то за Кросценко, на тракте.

Савилла покачал головой.

– Во всех корчмах и в окрестных деревнях только и говорят о том, как какая-то девица потрепала Рытаровских и убила самого графа Эйсымонта, у которого от водки разум в голове помутился. Если бы это был какой-то неизвестный простолюдин, может, его и оставили бы в покое, но раз это женщина... Уж кто-то, но братья Росинские и их батька не упустили бы случая скрестить с ней сабли. Поэтому я думаю, что девица поехала другой дорогой.

– И еще больше рисковала? В горах есть разбойники и ведьмы.

– Без риска нет и прибытка.

– Так как нам ехать? На Перемышль? На Ральске?

– На пиво! – гаркнул Миклуш, ставя на дубовый стол три оловянных кружки, полных пенистого напитка.

Выпили. Савилла вынул из кошелька странную шестиугольную монету с дыркой посередине. В свете свечей на ней заблестели завитушки и знаки. Казак бросил монету на стол, поставил ее, закрутил, аж зашуршало, и запел:

От предков мудрых я слыхал,

Что водка - зелье злое.

Не одного она сгубила,

Забрав с собой в могилу!

– Если решка, то поедем на Перемышль! – воскликнул он. – А если король, то на Ральске.

Не очень понятно было, чем отличалась решка от короля, потому что на обеих сторонах монеты были похожие значки. Однако когда монета звякнула и упала на стол, Савилла улыбнулся от уха до уха и воскликнул:

– На Ральске!

Миклуш и Дыдыньский схватились за кружки.

– Ну, за Ральске, – провозгласил Дыдыньский и одним махом осушил сосуд наполовину.

11. Бялоскурскому страшно

После расставания с Колтуном Ефросинья больше не спешила. Уже почти вечерело, а они всё ещё не добрались до Хочева. Они остановились на привал над Саном, на каменистом холме у реки. Шляхтянка спешилась, перерезала верёвки на ногах Бялоскурского и столь резко столкнула его с лошади, что шляхтич рухнул на камни. Девушка расседлала коней и отпустила их пощипать засохшую траву, а сама, схватив ольстры с пистолетами и какую-то набитую сумку, спрыгнула по валунам на берег реки. Бялоскурский видел, как она зачерпнула рукой воду, а затем... То, что произошло потом, заставило его содрогнуться. Панна Ефросинья Гинтовт сбросила жупан, рубаху и начала омываться в реке.

Изгнанник смотрел. Он жадно разглядывал её округлости, напоминавшие купола прекраснейшей церкви Бескид, а более всего то, чего он не мог разглядеть вблизи, так как лежал слишком далеко – прелестную рощицу, скрывающую источник любви, готовый напоить жаждущего коника...

Чёрт побери!

Внезапно Бялоскурский замер. Краем глаза он заметил, что из вьюков, небрежно брошенных на камни в нескольких шагах от него, торчала рукоять его сабли. Разбойник с трудом поднялся. Медленно, осторожно он двигался вправо, не сводя глаз с силуэта панны Гинтовт там, внизу. Ещё мгновение, ещё чуть-чуть... Он добрался до сабли. Опустился возле неё и связанными за спиной руками схватил рукоять.

Вдруг в лёгких у него захрипело, он поперхнулся слюной и кровью, сердце забилось неровно. Чёрт бы всё побрал, только кашля сейчас не хватало, чтобы привлечь к себе внимание. С усилием он подавил дыхание, вытащил клинок наполовину, прислонил к нему путы и начал пилить их, двигая руками вверх-вниз.

Он издал сдавленный хрип, так как в лёгких вновь громко забулькало. Проклятая чахотка настигла его восемь лет назад, в походе на Валахию. Он боролся с ней, притворялся, что ничего серьёзного не происходит, но прекрасно понимал, что из-за этих проклятых лёгких ему когда-нибудь придётся станцевать со