Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне) - Марк Полыковский

Как кошка, он выжидал жертву, притаившись в засаде» Часто этой жертвой оказывались активисты кишлаков, избранные в сельский комитет бедноты. Услышав, что прошло собрание и комитет приступил к работе, курбаши день-два выжидал, а потом внезапно совершал налет и убивал активистов, причем от его ножа гибли не только члены комитета, но и их семьи.

Террор был главным средством борьбы басмачей против Советской власти в кишлаках. Они пытались физически уничтожить ростки нового, заглушить само дыхание свободы, запугать народ расправой за всякое проявление симпатии к революции. Бандиты под зеленым знаменем жгли, расстреливали, резали, зарывали в землю живыми.

Осенью восемнадцатого года, накануне первой годовщины Октябрьской революции, рабочие Чимионского нефтепромысла постановили в честь великого события организовать в ближайшем кишлаке Чимион бедняцкий комитет.

Выборы состоялись в базарный день, когда на кишлачной площади собрались все жители. Командир красногвардейской охраны промыслов казак Ефим Юфимец открыл митинг и предложил дехканам избрать комитет. Семь самых бедных кишлачников были названы кандидатами, и народ проголосовал за них.

— Ну вот, — сказал Юфимец. — У вас теперь своя Советская власть. — Потом повернулся к рычащим и улюлюкающим баям и предупредил: — Кто хоть пальцем тронет власть бедняков, тому головы не сносить!

Это было утром 6 ноября, а уже вечером на промыслы прискакал гонец и сообщил страшную новость: после митинга бедняцкий комитет собрался в реквизированном байском доме, чтобы обсудить свои вопросы. Не успели рассесться, как налетела банда басмачей и порубила всех шашками.

Юфимец приказал трубить тревогу. Красногвардейцы поскакали в кишлак, но басмачей и след простыл.

Борьба за первые ростки будущего была суровой. Нам приходилось клинками, винтовками защищать активистов, поднявших голову и утверждавших право бедняков на счастье. С тревожным сердцем мы покидали кишлаки, где только что родились комитеты, и, прощаясь, обнимали товарищей. Кто знал, встретимся ли снова. Им предстояло бороться одним, держать знамя в невероятно тяжелых условиях, когда вокруг беснуются озверевшие враги, а темной ночью за околицей подстерегает басмаческий нож. И они не робели. Не робели перед смертью, что постоянно угрожала им.

Это был подвиг. Подвиг, который история назвала очень скромно — деятельностью комитетов бедноты. И только… Но мы знали, что это такое. В ветер и дождь, в мороз и бурю мы летели на выручку товарищам и иногда не поспевали. Лишь пепел костров — костров, на которых сожгли людей, встречал нас, а также слезы сирот…

«КТО БЫЛ НИЧЕМ…»

В тридцати километрах от Коканда стоит кишлак Юлгунзар. Типичный кишлак Ферганской долины. Такие же, как везде, глинобитные дома, такие же узкие улицы, сдавленные глухими дувалами. Те же журчащие арыки и стройные тополя, бросающие длинные тени на Пыльную дорогу. Но вот базар здесь особенный. Прежде всего он велик, во-вторых, необыкновенно люден. В базарные дни сюда стекаются огромные толпы народа. Густой туман от пыли стоит над Юлгунзаром с восхода до заката солнца. Кажется, будто песчаная буря разыгралась над селением и никак не может утихнуть. Еще бы! Тысячи босых ног, тысячи кавуш и сапог, копыт лошадей, овец, коз, мохнатые лапы верблюдов — все месят горячую пыль, и она дымится, окутывая желтым мраком базар. Гудит, не смолкая, человеческое море, ржут кони, истошно вопят ишаки. Торгует Юлгунзар.

В такой шумный, базарный день, считающийся на Востоке праздничным, наш отряд въехал в Юлгунзар. Мы были утомлены дорогой и нестерпимым летним зноем. Под гимнастерками струился едкий горячий пот, во рту пересохло. Около большой чайханы мы спешились, привязали лошадей в тени деревьев, а сами спустились к арыкам, чтобы умыться. Прохладная и чистая вода, которой так славится Фергана, вернула нам бодрость, избавила от пыли. Мы плескались, словно утята, фыркали от удовольствия.

На айване нас уже ждал чай. Я первым поднялся на террасу и устроился на кошме, рядом со стариками, утолявшими жажду из маленьких пиал. Едва мои ноги скрестились по узбекскому обычаю, как один из седобородых гостеприимно предложил мне разделить с ними трапезу. Я принял пиалу, на четверть наполненную крепким чаем, и отпил глоток.

Этикет требует от гостя молчания. Неудобно сразу вмешиваться в чужой разговор, и я спокойно отхлебывал обжигающий губы напиток, приглядывался к собеседникам, прислушивался к их словам. Они говорили о чем-то своем, а потом смолкли. Мне показалось, что они смущены моим присутствием — глаза стариков довольно красноречиво объясняли их состояние. А может быть, мне так показалось. Во всяком случае что-то озадачило седобородых, и я попытался нарушить неприятную для меня тишину:

— Не помещал ли я вашей беседе?

— О нет, — оживились старики. — Мы рады гостю.

— Так что же вас смущает, уважаемые?

Мой сосед со смущенной улыбкой произнес:

— А вы не обидетесь?

— Да нет же. Говорите!

Помолчав минуту, седобородый, сидевший рядом, тихо, почти шепотом, спросил:

— Вы не будете никого раздевать?

Признаться, такого вопроса я не ожидал. Вернее, не смог сразу взять в толк, о чем идет речь. Невольно вырвалось изумление:

— То есть как раздевать?

Удивление мое было таким искренним, что седобородые рассмеялись. Рассмеялись весело. Робость с них как рукой сияло.

— Да тут недавно раздевали людей…

И мой сосед рассказал.

В прошлый четверг — базарный день — сборщики налогов, присланные «хозяином» этого района Ишматом-байбачой, обходили рынок и взимали налоги с «верблюда, лошади, овцы». Они постоянно собирают эту «подать" в Юлгунзаре. В тот четверг они успели обойти половину рынка и набить хурджуны рисом, кишмишом, засунуть за бельбаги пачки денег. И вот, откуда ни возьмись, летит красный отряд. Басмачи прыгнули на своих лошадей и дай бог ноги! Разбежался и базар. Народ думал, будет бой, все попрятались.

Через какие-нибудь полчаса все успокоились. Люди поняли, что опасности нет, и вернулись на площадь. Торговля возобновилась. Опять поднялась над базаром туманная пыль.

Бойцы красного отряда вместе с командиром тоже вышли на рынок. Они толкались среди продавцов, приглядывались, заговаривали с дехканами, но ничего не покупали. На восточном базаре, где любят долго и обстоятельно торговаться, осторожный покупатель не вызывает удивления — пусть смотрит, думает, решает, спрашивает, пробует. Продавцы терпеливы. Что-нибудь все-таки купит. Однако красноармейцы ничего не купили в тот день.

И вообще то, что произошло потом, поразило базар, привело в изумление всех жителей кишлака. Командир отряда выбрал из толпы десяток самых бедных, самых оборванных дехкан и десять самых богатых по виду, самых нарядных и толстых баев. Тех и других вывели на середину площади, на высокое и видное место.

Как и полчаса назад, торговля прекратилась. Но никто не убежал с базара. Наоборот, все бросились к центру, где стояли друг против друга десять батраков и десять баев, и окружили их любопытным кольцом. Люди ждали событий. Кто предполагал, что баев будут судить за пособничество басмачам, кто считал, что у них отберут золото, зашитое в халатах. Но ни то ни другое не оправдалось.

Командир отряда предложил всем двадцати раздеться. Не догола, конечно. Требование вызвало полную растерянность. Люди не могли понять затеи. Первое, что пришло каждому в голову, — расстрел. Зачем же иначе раздеваться. И снова ошиблись. Командир сказал:

— Всю жизнь буржуи обирали бедных. Они наряжались в шелка, а народ ходил в рубищах. Посмотрите на этих батраков — одни заплаты. Тощие животы. Зато баи отрастили брюхо — не обхватишь. Настало время установить справедливость. Пусть буржуи походят в лохмотьях, а бедняки наденут шелковые халаты…

Толпа весело загудела. Идея красного командира пришлась дехканам по душе. Но сами виновники события отнеслись к предложению отрицательно — баи негодовали, грозились, призывали на большевиков гнев аллаха, бедняки молчали, потупив головы. Затея не столько смутила их, сколько напугала. Они, конечно, не в пример баям, готовы были расстаться со своими рваными халатами, — пожалуйста, берите, если надо, — но вот надеть шелковые чапаны и кисейные чалмы отказывались. Кто-то из стариков подошел к командиру и сказал:

— Плохо будет. Байгушам плохо. Вы уйдете, явятся басмачи, убьют бедных.

Но командир не послушался.

— Власть рабочих и крестьян, — ответил он, — счастье для голодных и босых. Пусть одеваются в шелка!

— Ой бой! — покачал головой старик. — Зачем так шутить. За весельем горе идет…

Нет, командир не шутил и не веселился. Лицо его было сурово, а глаза светились добрым огнем. Ведь он считал, что творит счастье, ради которого не раз шел в бой, не щадил своей жизни. Имеет же он право увидеть бедняка в богатом наряде!