Не стреляйте в рекламиста - Иосиф Гольман

Он подошел к окну. Утро еще не кончилось. Кто рано встает, тому Бог дает, говорила бабушка. Многое нужно еще успеть.

ГЛАВА 10

Береславский ушел от Лены, еще четко не представляя, что будет делать дальше. Определился уже в машине.

Перво-наперво — безопасность Сашки. Его служба в конвойных войсках могла принести в камере крупные неприятности. Остальное — потом. Первое из остального — обдумать, почему это все с ними приключилось (Ефим не разделял Сашкины и свои проблемы). Но пока — вопросы безопасности Орлова в СИЗО.

Ефим считал себя обстоятельным человеком и поэтому решил подстелить соломки со всех сторон.

Первый звонок — официальному лицу. Для всех генерал Иванов был важной шишкой из МВД. Но не для Ефима, который запускал с Юркой Ивановым змея, пек на кострах картошку и играл в школьном вокально-инструментальном ансамбле «Дети эпохи». Очень удачно для Сашки.

Юра уже был дома и звонку Ефима искренне обрадовался. Ефим не стал мять телефон подобными проблемами, и еще через полчаса они сидели в кофейне, в пяти минутах ходьбы от Юриного дома. В квартиру идти не захотели: Юрина супруга, Ирина, не без оснований полагала, что от общения с Ефимом ее мужу легче жить не станет.

— Что стряслось, старик? — спросил Юрик. Он совсем не был похож на генерала: толстенький, круглые щечки, курносый нос.

— Сашка Орлов в тюрьме.

— За что? — нахмурился Иванов. Он знал Сашу по Ефиминым дням рожденья.

— На его квартиру был налет. Сашка убил пятерых.

— Четверых, — уточнил генерал. — Я видел сводку. Но и в голову не пришло, что это тот Орлов.

— Почему — четверых? Лена сказала, что пятерых. Четверых дома и главаря по месту работы.

— Потому что четверых. Один в больнице. Давай конкретно: чего ты хочешь?

— Чтоб его выпустили и дали Героя России.

— Смешно, но не ко времени.

— А чего ты спрашиваешь? Я, что ли, мент?

— Фим, я милиционер, а не Генеральный прокурор.

— Понимаю. Иначе б ты меня в сауне принимал.

— Фим, шутки дурацкие. Его не отмазать. То, что он дома натворил, — куда ни шло. Но что на выезде войну устроил — просто так не пройдет. У него, кстати, еще гранату изъяли.

— Меня сейчас больше волнует, как он переживет СИЗО.

— А почему такие опасения?

— Он срочную отслужил в конвойных войсках.

— Это хуже. — Юрий достал мобильный телефон и начал набирать номер. Ефим деликатно вышел на улицу покурить.

— Все, за это можешь не волноваться, — успокоил его по возвращении генерал. — Но боюсь, что до суда больше ничем помочь не смогу. Здесь адвокат хороший нужен. После суда — отдельный разговор. Все сидят по-разному.

— С тобой приятно иметь дело, — повеселел Ефим. — А уж если меня посадят, то могу себе представить…

— Только приговор на руки получи, — заржал Юрий. — Будет тебе и телевизор, и мобильник.

— Мне бы лучше компьютер и девочек, — вздохнул Ефим.

На том и расстались. Генерал пошел домой, а Ефим помчался за город. Стелить солому с другой стороны.

30 лет назад

Ефим давно мечтал об авиамодельном кружке. У него была целая авиационная библиотека: воспоминания летчиков и конструкторов, научно-популярная литература. Он просто бредил небом. Хотя и отдавал себе отчет в неисполнимости мечтаний. С его-то зрением и за автомобильные права еще придется побороться. Так что, какое уж тут небо!

Но ведь мечта — на то и мечта, чтобы подниматься выше жизненных ограничений.

И сегодня день был особый. Ефим первый раз шел в авиамодельный кружок. Уже два года он отстаивал свое право на мечту. Пусть даже на ее первый этап. Сначала он долго болел, и приходилось напрягаться в обычной школе. Потом мама отказалась его водить, мотивируя нехваткой времени. Но Ефим знал истинную причину.

Дурная компания — вот был основной аргумент, употребляемый мамой в ссорах с папой, который сына поддерживал. И в самом деле, основной контингент моделистов составляли воспитанники 56-го, печально известного в их городе (один из городов-спутников столицы, куда переехали родители Ефима) профессионально-технического училища. Парни из «шараги», как оно называлось в народе, не зря пользовались авторитетом. Заслуженным, хотя и сомнительным. Без них в городе не обходилась ни одна мало-мальски приличная драка.

— Он должен уметь жить в любых компаниях, — убеждал папа.

— Он слишком тяжело мне достался, — оправдывалась мама.

Оба были правы.

Дискуссия завершилась сама собой, когда Ефиму исполнилось двенадцать лет. То есть сегодня. Он оставил на столе записку (где находится и когда вернется — обязательный атрибут внутрисемейных отношений) и пошел к автобусной остановке. Отныне он достаточно самостоятелен, чтобы между ним и его мечтой не становился никто, пусть даже из самых близких людей.

Кружок встретил его гомоном полутора десятков мальчишеских глоток. Это были завсегдатаи. Они приходили раньше и уходили позже всех. Основной возраст — тринадцать-семнадцать лет. Еще крутилась стайка более мелких пацанов, которые начинали с клейки бумажных ракет и, как правило, не выдерживали больше двух-трех месяцев кропотливого и внимательного труда.

Структурировал этот бедлам Володя, человек неопределенного возраста с нездоровым цветом лица. («Сжег себе желудок», — объясняли новичкам аборигены. Подразумевалось, что произошло это трагическое событие на секретном космодроме.)

Володю отличала искренняя любовь к пацанам и всему, что летает.

— Будешь клеить ракету, — сказал он Ефиму, записав его в свой кондуит.

— Не буду. — Привычный рабочий шум сразу стих. Володе здесь возражать было не принято.

— Почему? — На удивление пацанов, Володя не раскричался, как это с ним частенько бывало. («Нер-вы», — оправдывали шефа в таких случаях пацаны.)

— Я хочу строить самолет, — объяснил Ефим.

— Какой? — На полках лежала масса журналов с подробными чертежами.

— Вот. — Ефим развернул чертеж. Сердце замерло. Первый эскиз он создавал в больнице, где очень тяжело перенес менингит. Потом более подробные чертежи сделал после изучения книги «Учимся летать», которую сочувствующий отец выписал ему по почте.

Володя внимательнейшим образом изучил неумелые линии.

— Значит, если я предложу тебе что-то другое, ты откажешься?

— Не знаю. — Ефим опустил глаза. Он и в самом деле не знал. Но его самолет прямо просился в небо. Летящий, он часто снился мальчишке. Единственно, чего не вытанцовывалось, так это название.

«Ту» — Туполев, «Як» — Яковлев, «Ил» — Ильюшин. А вот «Бе» — вовсе не Береславский, а Бериев, талантливейший конструктор гидросамолетов. Аббревиатура от «Ефим Береславский» получалась вообще неудобопроизносимая. Да, было от чего задуматься…

Володя поразмышлял еще немного и, отодвинув чертеж к Ефиму, подытожил:

— Действуй.

Легко сказать! Дерево есть, бумага и ткань есть, инструменты стоят. Но непонятно, с чего начать.

К нему подошел строгий черноволосый парень, Максим Флеров, всего лишь года на два старше:

— Ты умеешь строгать, паять, точить?

— Не знаю, не пробовал, — высказался за Ефима из угла толстый Сережка Чеботарь. Все заржали. Ефим тоже. И в самом деле, смешно. Только в анекдоте спрашивали, умеешь ли ты играть на скрипке.

Флеров, не обращая внимания на шутки, помог сделать Ефиму эскизы деталировки и разбить работу на технологические этапы.

— Теперь сам, — сказал он. И посоветовал: — Лучше начать с нервюр*.

Четыре рабочих часа пролетели незаметно. Многие подходили, подсказывали. Ефим сам спрашивал у Флерова и Володи. К концу занятия пакет фанерных нервюр, обточенных (пусть и не идеально) в соответствии с выданным Володей профилем, уже лежал на верстаке. Все шло хорошо. Похоже, новенького приняли. Лишь один эпизод был… не то чтобы неприятный, но…

Семенов подошел к нему и своеобразно указал на неправильную заточку скальпеля:

— Ты делаешь как-то по-еврейски!

— Я по-другому не могу, — признался Ефим. — У меня и папа — еврей, и мама — еврейка.

Тут надо сказать, что антисемитизм не шибко отравлял молодую Ефимову жизнь. Он довольно поздно узнал о своем отличии от других, и это его особо не трогало, так же как и его товарищей. Но время от времени происходили шокирующие события. Однажды он слегка подрался с Колькой Архиповым, пацаном из их класса. Подрался во дворе дома. Событие не было исключительным: они с Колькой дрались и мирились по три раза на дню. Но вдруг из окна четвертого этажа вылез по пояс Колькин отец и — на всю улицу! — начал учить Кольку никогда больше не связываться с этим подлым жиденышем!

С Колькой они помирились через двадцать минут. Но осталось большое недоумение: что же он такого сделал Колькиному отцу?

Позже это печальное — не только для евреев! — явление еще не раз коснется Ефима. Но, пожалуй, уже не будет задевать так больно и обидно…