История одной семьи - Римма Выговская

Был период, когда в Москве было трудно с молоком. Николай Иванович вставал рано-рано, шёл на Таганку в молочный магазин и занимал очередь, а мы, дети, подтягивались к нему со своими бидончиками прямо к открытию магазина и обеспечивали всю квартиру молоком.

Мама покупала мясо для всей квартиры на рынке. Николай Иванович же, или дядя Коля, как звали его мы, дети – обычно в магазине. Туда он брал с собой кого-либо из детей (поскольку мы с Женькой тогда были практически неразлучны, то часто ходили вдвоём вместе с ним). В магазине дядя Коля ставил нас в длиннющую очередь в кассу, а сам дежурил у прилавка. Причём, мы с Женькой стояли в очереди в разные кассы. Заметив, что у кого-то из нас очередь подошла, дядя Коля выглядывал понравившийся ему кусок у покупателя, который был около продавца. Дядя Коля быстро подходил к нам и говорил, какую цену надо пробить в кассе. И так три раза. Так что стояли мы в магазине только в кассу. Когда мы с Женькой начинали жалеть тех покупателей, у которых мы перехватывали покупку, дядя Коля нас утешал: «Да им за то, что продавец отдал не им их мясо, выберет кусок ещё лучше».

Тётя Аня каждое утро для своих водных процедур занимала ванную комнату часа на полтора, а то и на два. Но, чтобы ничьих прав не ущемить, она вставала рано-рано, когда все ещё спали, и к тому времени, когда народ начинал просыпаться, освобождала ванную. Когда я пошла работать, мне надо было вставать очень рано, и чаще всего меня будила тётя Аня (мама часто работала в ночную смену и приходила позже). Тётя Аня будила меня и говорила: «Постучись ко мне, я тебе открою». В ванной, пока я умывалась, она мне сообщала: «Сковородочку с твоим завтраком (мама оставила) я поставила на маленький огонёк. Чайник вскипятила. Что-то не нашла у вас на столе хлеба, я тебе отрезала два ломтика, а у меня молоко кончилось, так я у вас на кофе взяла)».

Позже, когда мы с мужем переехали в нашу собственную комнату в коммуналке, первой обидой на соседей стало то, что, когда я встала, чайник мой был холодным. А они вставали и уходили гораздо раньше меня. Я этого не понимала: трудно поставить чайник на огонь, вы же всё равно на кухне?! Ещё больше я удивилась, когда однажды (это было в начале нашего совместного житья, потом они меня обучили правилам «общежития») я собралась в магазин, вышла на кухню, где сидели обе мои соседки и объявила: «Иду в магазин. Что кому надо?» Они молча посмотрели на меня, как на дуру, и промолчали. Каково же было моё удивление, когда я, возвращаясь домой, встретила сначала одну соседку: «Дуся, ты куда?» – «Да за молоком», а в дверях подъезда встретила другую – «Тётя Катя, вы куда?» – «Да хлеб кончился». «Я же вам говорила?!» – вскричала я, но они меня совершенно не поняли.

А потом, когда у нас появились дети, соседки не то чтобы нам не помогали, они старались детей не замечать. Однажды я собрала детей гулять зимой. Жили мы на 5 этаже без лифта. Я сначала стаскивала вниз коляску (Лёва на работе), потом 3-летнего Митю – ему в шубе и в валенках самому довольно трудно было спуститься самостоятельно, – а потом уж выходила сама вместе с Гришей на руках. И вот вышла я, уложила Гришу в коляску, сама ещё даже застегнуться не могу, так упарилась, а Митька, мерзавец, запросился на горшок. Я велела ему подниматься наверх, домой, соседки, мол, откроют, а комната не заперта, а я сейчас Гришу кому-нибудь пристрою и прибегу к нему. Пристроив Гришу к какой-то гуляющей со своим ребёнком маме, я побежала домой. А он мне навстречу: «Мне никто не открыл». Вхожу в квартиру, обе соседки сидят на кухне, в двух шагах от входной двери. Спрашиваю: «Вы не слышали, как Митя стучался?» А в ответ: «Мы никого не ждём, решили, что это не к нам» и т. д. Вот такие разные соседи.

Совсем по-другому было у нас в нашей «знаменитой 49-й» (так её прозвал Николай Иванович). Он даже особый звонок в дверь придумал, для своих: «Пятьсот-тридцатка-и-пополам» и всех научил нас звонить этим особым кодом – тогда мы всегда были уверены, что идут свои.

У нас на площадке располагались две квартиры. Напротив была квартира № 50. У них не было телефона, и они ходили звонить к нам и очень удивлялись: «Вы что, никогда не ругаетесь?» «А что нам делить?» – удивлялась мама. – «Но вы все такие разные…»

Да, мы были разными, но, очевидно, все были людьми, а не быдлом.

Вера Ивановна с Масенькой, так долго ждавшие своего мужа и отца, наконец-то дождались. Эдвард Васильевич приехал. Но счастье их продолжалось недолго. Эдвард Васильевич вёл себя очень странно: он почему-то не работал и то сидел целыми днями дома, то уходил неизвестно куда. У них начались ссоры-раздоры. Эдвард Васильевич сидел на шее у Веры Ивановны, и ей это надоело. Она потребовала развода. Не знаю, был ли их брак зарегистрирован, но у Веры Ивановны была своя фамилия, а у Маси и её отца – другая. Вскоре семья распалась, они поделили комнату, чтобы у каждой половины была часть окна, и стали жить раздельно.

А теперь, конечно же, о муке или о том, как она нам доставалась в конце 40-х – начале 50-х. Накануне большого праздника мы получали талоны на муку. Все. Но купить её была целая проблема. Надо было выстоять огромную очередь. Занимать очередь надо было с вечера и стоять всю ночь. Эта обязанность была возложена на нас с Женькой. Масенька в 15–16 лет серьёзно заболела открытой формой туберкулёза и целый год не выходила из дома, даже школу не посещала. Так что, кроме нас с Женькой, было некому. Взрослые в этом не участвовали.

Вечером мы с Женькой занимали очередь в булочной, напротив нашего дома в Товарищеском переулке. На руке каждому из нас, на ладошке, писался химическим карандашом номер очереди. Поскольку нам нужно было «отоварить» 4 талона (на 4 семьи), то и очереди мы занимали две: сначала я, а через несколько человек Женька. Но мы с ним оба стояли там и тут: Женька добавочно стоял, кроме своей очереди, впереди меня, а я, соответственно, – ещё и впереди него. Так что наши обе ладошки были украшены номерами. Отойти было нельзя, потому что ночью внезапно устраивалась «проверка», и вся очередь переписывалась заново. Если ты ко времени переписки не оказывался на месте, то выбывал автоматически и восстановиться было невозможно. Второй номер писался сначала чуть ниже или чуть выше первого, а третий – уже на запястье и дальше, и дальше. К утру все наши руки чуть не до локтей были исписаны химическим карандашом. Отлучались мы только в туалет и то не домой, хотя дом был рядом, а куда-нибудь в кустики и бегом бежали обратно. Сложнее всего, конечно, было зимой, к Новому году и к 8-му марта: мы промерзали, что называется, до мозга костей.

Но вот наступало утро. Булочная открывалась, и очередь начинала двигаться. Приходила к нам тётя Люся. Когда мы в первой очереди получали первые два пакета муки, то отдавали их тёте Люсе, потому что нас с мукой не пустили бы во вторую очередь. Но вот вся мука получена, и мы идём домой. Дома мы раздеваемся чуть не догола, настолько промёрзли все наши одёжки, и забираемся в родительскую постель: у них – перина и тёплое ватное одеяло. Тётя Люся растирает нам ноги водкой и отпаивает горячим сладким чаем прямо в постели. Мы согреваемся, спим часа два и бежим в школу: 5-й, 6-й и, по-моему, 8-й класс мы учились во вторую смену. Мы очень рады: вся наша квартира обеспечена мукой. Но её редко хватало до следующей выдачи. Поэтому наши хозяйки шли на хитрость: покупали лапшу, замачивали её на ночь, а утром ставили тесто с небольшим добавлением муки. Что интересно – мы не чувствовали себя угнетёнными или обиженными за эту возложенную на нас обязанность. Мы рассуждали, если не мы, то кто?

Вот так мы и жили. Но семья Веры Ивановны распалась, и Эдвард Васильевич стал активно искать размен комнаты. И нашёл: каким-то очень сложным путём он обменял эту комнату на две, прямо у нас, в нашем подъезде, в подвале, но к нам переехали не люди из подвала, а совсем другие, из другой коммуналки, откуда-то из района Лубянки.

Это был папин сослуживец и его подчинённый Сидор Григорьевич Крапошин, его жена Полина Иосифовна и трое детей: Григорий, старший, но он был где-то в военном училище; дочь Лида и сын Валентин. Лида была моя ровесница, а Валя – ровесник Вовки.

Полина Иосифовна была необыкновенной красавицей и, надо сказать, сохранила свою красоту почти до самой смерти. Она была ещё и умницей, и очень добрым человеком. Поселившись у нас, она первым делом спросила про очередь по уборке мест общего пользования. Очень удивилась, узнав, что у нас нет никакой очереди и каждый убирает, когда может. Но тут же приняла наши правила. И с нею у нас никогда никаких конфликтов не было.

В 1952 г. у четы Крапошиных родился ещё один сын, Виктор. Растили его мы всей квартирой. Наш отец постановил, а другие ему подчинились, что каждый после работы или учёбы должен «отсидеть» с ребёнком минимум полчаса, а то и час. Это постановление выполнялось.