Ключи от Москвы. Как чай помог получить дворянство, из-за чего поссорились Капулетти и Монтекки старой Москвы, где искать особняк, скрывающий подводное царство - Яна Сорока

отчитал ученика афоризмом про питейное заведение. Хулигана оставили после уроков. Он сидел в общем зале, огромном и двусветном, с двумя рядами окон, от скуки разглядывая гимнастические снаряды, спрятанные за мраморными колоннами.

Этот величественный зал бывшей дворянской усадьбы открывал длинную анфиладу, где во времена гимназии оборудовали классы. Владимир Иков рассказывал, что они тянулись по одной линии, друг за другом. Рядом с залом находилась учительская, откуда за ним следил старший надзиратель, пока голодный нарушитель дисциплины томился на лавке, с тревогой на душе. Дома-то не похвалят! Подобное наказание – оставлять воспитанников в зале – считалось высшей мерой, которой подвергли и Владимира Икова. «Как выражался наш старенький француз: „Иков, ви будет сижу после кляс“. Сидеть „после кляс“ можно было час, два, три…» – объяснял он. Владимир Иков помнил только один случай, когда ученика отчислили за проступок. Тот несколько месяцев подделывал родительскую подпись в бальнике, или в дневнике, да так искусно, что даже отец принял ее за свою.

В Поливановской гимназии не выдавали золотых и серебряных медалей, не вели табель ученических рангов, то есть не распределяли воспитанников по местам, и не сравнивали их успехи каждую четверть. Директор отказался от такой системы, чтобы не создавать нездоровой погони за отметками. Поэт Валерий Брюсов рассказывал, что перешел в эту гимназию в шестом классе и попал в совершенно другую среду, где относились к науке как к настоящему делу, а не как к скучной повинности. «И что замечательно: мы, пережженные восторгами, выходили в жизнь с открытыми глазами на искусство», – писал выпускник гимназии, поэт Борис Бугаев, более известный как Андрей Белый.

А вот у поэта Максимилиана Волошина сложилось иное мнение. Он учился в двух гимназиях, Поливановской и Первой Московской, и говорил, что это были «самые темные и стесненные годы жизни, исполненные тоски и бессильного протеста против неудобоваримых и ненужных знаний». Согласно уставу 1871 года, в гимназиях давали классическое образование, уделяя большое внимание древним языкам – латинскому и греческому. Лёва Толстой рассказывал, что их изучение сводилось к зубрежке грамматики, неправильных склонений и спряжений, в чем, по его мнению, проявлялась рутина дурной педагогики. Кроме того, воспитанникам преподавали математику, физику, географию, историю, логику, чистописание, закон Божий, рисование, гимнастику, французский, немецкий, русский язык и словесность – литературу. Окончив восемь классов, выпускники могли поступить в университет без экзаменов.

В гимназию принимали детей с десяти лет и требовали, чтобы они уже умели бегло читать, пересказывать, писать без ошибок под диктовку, разбирались в сложении, вычитании, умножении, делении, знали молитвы и основные события из Священной истории Ветхого и Нового Заветов. С восьми лет воспитанников брали в так называемый приготовительный класс, где всему этому обучали. Андрей Белый в книге «На рубеже двух столетий» вспоминал, как впервые оказался в Поливановской гимназии. Представительный швейцар Василий проводил Борю и его отца, математика Николая Бугаева, по лестнице, окруженной белыми колоннами. Огибая ее, они прошли мимо общего зала, где гудели мальчики, и направились в директорский кабинет с пестрой деревянной мебелью. Лев Поливанов там и работал, и жил.

Книжные шкафы отгораживали спальню – скромный угол в пять квадратных метров, как рассказывал Алексей Сливицкий, учитель и детский писатель. По его словам, если бы возле кровати не стоял столик, заваленный грудой книг и газет, могло показаться, что там спит прислуга. Литературовед, автор популярных учебников, Лев Поливанов вместе с другими педагогами открыл частную мужскую гимназию в 1868 году. Он управлял ею более тридцати лет до самой смерти, преподавал логику, латынь, русский язык и словесность, возглавлял «Шекспировский кружок» – помогал воспитанникам и выпускникам ставить спектакли. Сливицкий делился, что всегда заставал директора за работой – и ранним утром, и в полночь. Поливанов умудрялся переводить французских классиков в стихах даже в тарантасе, когда лошади бежали рысью по грунтовой дороге.

«С первого гимназического дня … я жил, переполненный, взволнованный, удивленный и восхищенный образом „Льва“», – писал Андрей Белый. Ученики любили и уважали директора. Владимир Иков называл его магом и волшебником труднейшего из искусств, который умеет заряжать любовью к своим предметам. Поливанов садился в кресло, закапываясь до подбородка, откидывал седую гриву волос, читал стихи, шутил, увлеченно рассказывал о любимых писателях: Пушкине, Жуковском, Шекспире. Его лицо словно светлело, глаза блестели через очки, приковывая слушателей. «И незаметно пролетало время, и хотелось задержать его бег, и вызывал досаду неумолимый звонок сторожа», – признавался Владимир Иков. Двери раскрывались, появлялся старший надзиратель со словами: «Урок кончен», затем шел дальше, в следующий класс, повторять то же, а воспитанники с грустью возвращались к реальности.

Занятия начинались в девять часов утра и заканчивались в три или четыре часа дня. Уроки длились по пятьдесят минут, маленькие перемены – по десять, а в полдень объявляли перерыв на час. В Поливановской гимназии учились от ста пятидесяти до ста девяноста человек. Как замечал Владимир Иков, в школе поражал огромный процент титулованных детей, в ушах стоял звон от княжеских, графских и баронских фамилий. Андрей Белый утверждал, что ядро коллектива составляли сыновья верхов русской интеллигенции, часто профессоров. Он говорил, что относительно высокая плата отрезала доступ небогатым семьям, создавая дворянско-помещичий штамп. Обучение стоило от ста восьмидесяти до двухсот пятидесяти рублей в год. Для сравнения: в Первой Московской гимназии в конце XIX века родители отдавали семьдесят рублей в год. Правда, воспитанников там насчитывалось около семисот.

Аренда здания для Поливановской гимназии тоже обходилась недешево. В одном из писем директор делился, что десятого сентября внес по контракту четыре тысячи триста рублей. Не успеешь в срок – договор разрывали и за каждый день начисляли пятьдесят рублей. В августе 1892 года Лев Поливанов столкнулся с проблемой – из-за холеры перенесли начало занятий, а значит, деньги от учеников задерживались, было нечем платить за помещение. Все лето директор готовил к изданию два тома Пушкина. Он пытался закончить работу к сентябрю, чтобы гонорар отдать за аренду, и правил текст сутки напролет. «Я до сих пор не могу без ужаса вспомнить этот день и эту ночь. Я едва не ослеп», – писал Поливанов.

В то время гимназия занимала дом Пегова на Пречистенке. В справочных книгах такой адрес встречается с 1883 по 1915 год. Школа не раз переезжала, позже для нее возвели собственное здание в Лопухинском переулке, где она проработала до революции. Гимназией тогда руководил Иван Поливанов, сменивший отца после его смерти в 1899 году. Дом Пегова чаще называют усадьбой Охотниковых