Роман с президентом - Вячеслав Костиков

Конечно, выступление без текста, особенно по сложным аспектам политики, всегда таит в себе опасность. Помощники в таких случаях переживают: не сказал бы чего «лишнего». Но некоторые «импровизации» президента, которые казались опасными или ошибочными, на самом деле являлись его собственными «домашними заготовками», которые он держал в секрете даже от помощников. «Ошибка» иногда была результатом точного психологического расчета. Ельцин — настоящий мастер такого расчета. Иногда за «случайной импровизацией», смысла которой мы не могли уловить, стояла просто более высокая степень информированности президента.

Сложность работы пресс-секретаря президента состоит в том, что никогда точно не знаешь, до какой степени президент информирован по тому или иному вопросу. В этом вообще был один из серьезных недостатков работы президентской службы помощников. Приходилось гадать: знает Ельцин «об этом» или не знает? Я не раз убеждался в том, что президенту не приносят всей информации, особенно когда речь вдет о «неприятностях». Ведь известно старое правило: «Гонцу с плохой вестью голову долой». Конечно, мы работали не с падишахом. Но природа власти и людей мало меняется даже с ходом веков.

Зато информация из президентских структур текла как из худого решета. Сведения о работе над тем или иным указом президента разглашались нередко уже на первичной стадии. Случалось и так, что президент по той или иной причине отвергал какой-то указ, менял точку зрения, а проект указа еще долго муссировался в прессе как грядущий. Разумеется, были и преднамеренные утечки о тех или иных якобы готовящихся мерах с целью прозондировать общественное мнение, реакцию партий или законодательного органа.

В команде президента было проведено несколько служебных расследований по случаям нелегальной утечки информации, в том числе и из Совета безопасности. Однако многие каналы таких утечек остаются. Это и продажность чиновников и, может быть, самое главное — то, что в Администрации президента имелось немало его скрытых врагов. Ведь Ельцин никогда не проводил чисток аппарата по политическим мотивам. Практика люстрации, которая позволила в странах Прибалтики, в Чехословакии, в Польше, на территории бывшей ГДР избавиться от явных врагов, в России не применялась. А ведь я лично знаю людей, которые в роковые моменты октября 1993 года, когда непримиримая оппозиция, казалось, вот-вот возьмет верх, расхаживали по коридорам Кремля, выпятив грудь, и, в сущности, не скрывали своего ликования.

Со своей стороны, я старался возможно полнее информировать Ельцина, особенно тогда, когда у меня возникали сомнения, что часть информации не доходит до него.

Российская пресса в период 1992–1995 годов предоставляла обильнейший материал для анализа. Аналитические еженедельные обзоры, которые пресс-служба начала готовить для президента через несколько месяцев после моего вступления в должность, стали важным источником информации для Бориса Николаевича. Со временем они становились тем ценнее, чем меньше времени уделял президент чтению газет. Я очень дорожил этими обзорами еще и потому, что они давали возможность довести до президента ту информацию, которая к нему, возможно, не попадала. Прежде всего информацию, содержащую политические оценки кадровых передвижек.

К сожалению, после моего ухода из Кремля эти аналитические обзоры ликвидированы.

По мере того как приближался октябрь 1993 года, мне все чаще приходилось быть вестником плохих новостей. Все чаще, в том числе и в демократических изданиях, появлялись публикации, имеющие антиельцинский оттенок. О некоторых я говорил Борису Николаевичу, о других умышленно молчал, не желая настраивать президента против той или иной газеты. Моя позиция состояла в том, что необходимо, иногда даже проглатывая обиды, сохранять возможность взаимодействия с газетами. Ведь проще всего было встать в позу обиженного по отношению к задиристым, а иногда и злым «Комсомольской правде» или «Московскому комсомольцу», разгневаться по поводу критической публикации на «Известия».

— Что дальше, Борис Николаевич? — не раз спрашивал я президента при его сетованиях. — Сегодня разругаемся с одной газетой, завтра закроем доступ в Кремль корреспонденту другой… Кто будет вас защищать в случае кризиса?

Как правило, мне удавалось снять раздражение президента, и взаимодействие между президентом и демократической прессой сохранялось, хотя уже и не на условиях безоговорочной поддержки, как в первые месяцы после августа 1991 года.

Нужно сказать, что моей «миротворческой» деятельности в отношении президента и прессы (чем дальше тем больше) серьезно мешала Служба безопасности президента. Мотивы мне были понятны. Она искренне хотела избавить «своего Ельцина» от критики и нападок. Но упускалось два момента: что критика полезна, в том числе и президентам, и что прессу, как ни старайся, молчать уже не заставишь. Как правило, вторжение Службы безопасности в компетенцию пресс-службы или попытки накрыть «провинившихся» журналистов приводили лишь к негативным результатам. Нередко на журналистов сваливали вину и за утечку информации, в которой следовало бы винить других. Для меня настоящим бичом было то, что некоторые сотрудники Службы безопасности, прочитав что-то в газете «против Ельцина», тут же неслись к его уху, не затрудняясь анализом причин той или иной публикации. Раз против Бориса Николаевича — значит, сволочи! Вот мы им! А ведь действительно неугодившему журналисту могли «испортить настроение». Фактически шло регулярное натравливание президента на прессу.

Время от времени, когда президенту уж очень разбередят душу, он звонил мне. Голос у него был в таких случаях глухой, тон — недовольный, раздраженный. В нем как будто просыпался бывший первый секретарь обкома КПСС.

Впрочем, в отношении помощников он всегда, даже в минуты недовольства, сохранял корректный тон.

— Что же это такое, Вячеслав Васильевич! Ну сколько можно терпеть эти гадости? — Президент тяжело дышал в трубку, и я чувствовал, как он подбирает слова. — Ну поговорите вы с ними. Неужели нельзя стукнуть по столу кулаком?

— Нельзя, Борис Николаевич. Хуже будет. Настроим против себя своих же друзей. Надо терпеть…

— Терпеть… Терпеть… Легко сказать. Когда начинаются прямые оскорбления… Под печенку, понимаешь… На Западе бы их под суд за клевету!

— Президент не может судиться с газетой. Настроим против себя всю прессу. Журналистская солидарность — вещь серьезная…

— М-да, пожалуй, вы правы…

— Не получается из вас Суслова, — заметил он однажды после одного из подобных разговоров.

— Так вы мне дайте Отдел пропаганды ЦК КПСС, тогда и посмотрите, отшучивался я.

— Нет уж, избави Бог… — вздохнул президент. Больше он эту тему в разговорах со мной не поднимал.

Впрочем, не во всех оценках можно было положиться на демократическую прессу. У нее были свои «заносы» и свои иллюзии.

На середину 1992 года приходится пик российско-американских отношений. В то время Ельцин, отчасти под влиянием А. Козырева, разделял иллюзию, что если Москва договорится с Вашингтоном, то все проблемы России будут решены. Американцы умело подпитывали эти настроения на уровне пропаганды, фактически не идя на сколько-нибудь серьезные уступки в области экономики и торговли. Приезжавший в июне 1992 года в Москву Ричард Никсон рассыпался в комплиментах Ельцину. Во время личной встречи с президентом он сравнивал его с генералом Де Голлем и драматически сокрушался, когда Ельцин упомянул о том, что не собирается выставлять своей кандидатуры на второй срок в 1996 году. «Не является ли это политической ошибкой?» — спрашивал Никсон.

Ельцин пояснял, что отказ от повторного баллотирования дает возможность вести работу по продвижению реформ, «не оглядываясь на рейтинги».

«Впрочем, я понимаю, — лукаво улыбался Никсон, — лучший способ, чтобы тебя выдвинул народ, — это заявить о своем отказе баллотироваться».

В августе 1992 года Конгресс США принял Закон о поддержке свободы, якобы ориентированный на поддержку демократических преобразований в России. В Москве ожидали, что принятие Закона откроет все шлюзы для притока западных и в первую очередь американских инвестиций. В Москве настолько сильно было ожидание этого закона и связанной с его принятием «манны небесной», что по поручению президента меня разбудили поздно ночью, чтобы передать это сообщение. Такое случалось нечасто. На самом же деле Закон о поддержке свободы оказался одной из очередных пропагандистских кампаний и каких-либо дивидендов для России не принес.

Борис Николаевич, похоже, верил в реальность невиданной американской щедрости. Может быть, в чрезмерной доверчивости той поры виноваты и чисто психологические факторы. Это был период жесточайшей критики Ельцина со стороны Верховного Совета. И конечно же, на этом фоне было приятно слышать о высоких оценках со стороны Запада, о грядущих кисельных реках с долларовыми берегами.