Роман с президентом - Вячеслав Костиков

— Теперь я понимаю, почему русские вас избрали президентом, серьезно замечает американский посол. Р. Страусс был неплохим психологом, хорошо изучил характер Ельцина и умело пользовался этим, не пренебрегая грубоватой лестью.

Были и другие проблемы.

В самом начале июня мне позвонил Борис Николаевич и мрачно спросил, в курсе ли я последних выступлений Горбачева.

— Нужно, чтобы вы сделали заявление по поводу его высказываний. Сколько можно терпеть?! Сделайте резкое заявление…

У меня имелись все материалы. В том числе и полученные через Федеральное агентство правительственной связи и информации (ФАПСИ). Это давало полное представление о масштабе пропаганды, которую вел Горбачев против Ельцина за границей. Основания для «резкого» заявления действительно были.

Сегодня, с учетом приобретенного опыта, я написал бы это заявление сдержаннее, без элементов публицистического «барокко». Но в то время острота и жесткость были продиктованы реальной остротой политического противостояния в стране.

Горбачев отозвался немедленно. Уже в вечерних выпусках новостей он высказал предположение, что заявление «сделано без ведома президента». Конечно, слукавил, ибо не мог не понимать, что такого рода заявления не появляются по инициативе пресс-секретарей.

Мое заявление вызвало упреки и со стороны ряда газет. Наиболее остро прозвучал комментарий любимого мною журналиста из газеты «Известия» Владимира Надеина. Истоки его упреков я понимаю. Страна только-только обрела свободу слова, избавилась от цензуры. Именно в эти недели сами «Известия» вели жесткую борьбу с возглавляемым Русланом Хасбулатовым Верховным Советом, который хотел взять контроль над «Известиями». В заявлении пресс-секретаря усмотрели угрозу свободе слова и свободе личности. «Свобода слова, — писал Надеин, — единственное реальное достижение последних лет. А без нее — зачем нам реформы?»

На гражданские права Горбачева президент не покушался. Но «материальные права» Фонда Горбачева через несколько недель действительно были урезаны. Часть льгот была снята.

Я никогда не вступал в полемику с бывшим пресс-секретарем президента Павлом Вощановым, даже если и бывал с ним не согласен в оценках. В свое время, когда многие отворачивались от Ельцина, он оказал будущему президенту немаловажные услуги в отношениях с газетным миром. Жаль, что в окружении президента об этом так быстро забыли. Мне импонирует его искренность и та боль, с которой он говорит о трудностях России и народа. Крайне неприятно, что ряд людей в окружении президента считали хорошим тоном по поводу и без повода лягнуть П. Вощанова, благо что это безопасно.

Я читал практически все, что писал Павел Вощанов и хорошего и плохого о Ельцине, но я ни разу не говорил Борису Николаевичу об этих публикациях. Это было бы похоже на донос. Считал это ниже своего достоинства.

Но одна его статья в «Комсомольской правде» меня встревожила и огорчила. Называлась она «Кто будет жить хорошо в банановой России?». В свое время она произвела большое впечатление, поскольку носила характер политического прогноза, прозвучавшего в устах безусловно информированного и талантливого человека. Вощанов предрекал России будущее «банановой республики», «банановой демократии» или, как он уточнил, «картофельно-капустной демократии».

Я весьма далек от того, чтобы идеализировать все, что происходит в России, или оправдывать все, что делает президент Б. Ельцин. Но сегодня очевидно, что образ «картофельно-капустной демократии» оказался ложным. Можно говорить об очень несовершенной демократии, но презрительное отношение к российской демократии для меня недопустимо. И я начал убеждаться в этом во время первой своей поездки с президентом в США. Потом будет немало горьких минут, сомнений и даже разочарований. Будет много зигзагов и много потерь. Не могу не вспомнить, например, что тогда в составе делегации, приехавшей вместе с президентом в США, был Сергей Адамович Ковалев, до недавнего времени председатель Комиссии по правам человека при Президенте России. Потом его перестали пускать в Кремль. Это наводило на грустные размышления, даже если признать, что Сергей Адамович в некоторых оценках, особенно, на мой взгляд, по Чечне, был не всегда прав.

В той первой официальной поездке по Америке Ельцин был действительно великолепен. Его фигура, жесты, глаза излучали энергию и динамизм. Его открытость импонировала американцам. Он действительно олицетворял и представлял великую Россию и заставил американцев поверить в реальность происходящих в стране перемен. После поездки Б. Н. Ельцина в США можно было с полным основанием говорить не о «постгорбачевском периоде» России, а о периоде Ельцина.

Вскоре после поездки президента в США в ответ на проявленное им намерение позаботиться о судьбе пропавших без вести американцев Вашингтон сделал ответный жест доброй воли. Он касался затонувшей советской подводной лодки ПЛ-722. Приезжавший в Москву директор ЦРУ Р. Гейтс встречался с российским президентом и передал записку с подробностями этой давней истории.

Лодка затонула в марте 1968 года в северной части Тихого океана. Ее подъемом летом 1974 года занималось американское судно «Гломар Эксплорер». На поверхность американцы смогли поднять лишь часть судна. Там были найдены останки шести погибших членов экипажа. У троих моряков были обнаружены удостоверения личности, и их можно назвать. Это Виктор Лохов, Владимир Костюшко и Валентин Носачев. Личности остальных установить не удалось. Опознанным членам экипажа в момент гибели было по двадцать лет. Судовой хирург определил причину смерти: «взрыв, в результате которого члены экипажа были задавлены насмерть при несении службы».

Американские моряки организовали церемонию погребения, которая была проведена с большим достоинством и уважением к погибшим советским морякам. Для их погребения в море был изготовлен специальный контейнер из стали с раздельными нишами для каждого из найденных моряков. 4 сентября 1974 года был совершен обряд погребения. Для несения почетного караула было привлечено шесть добровольцев. Во время переноса в контейнер тела покрывались знаменем советских военно-морских сил, которое специально для этой цели было доставлено на «Гломар Эксплорер». Церемония началась с исполнения Государственных гимнов США и СССР и следовала ритуалу, принятому в советских военно-морских силах. В 19 часов 21 минуту по местному времени при последних лучах заходящего солнца контейнер опустился на дно океана.

Место погребения находится на расстоянии приблизительно девяноста миль на юго-запад от острова Гавайи в точке, соответствующей 18°29′ с. ш. и 157°34′ з. д.

Знамя советских военно-морских сил, которое было использовано при церемонии захоронения, в знак уважения к погибшим матросам и к их службе передано американским правительством российскому государству.

Глава 3

В ПОИСКАХ ТОЧКИ ОПОРЫ

Ельцина едва ли можно отнести к типу человеко-машины с заданным ритмом труда. Он, безусловно, человек настроений. В моменты обострения обстановки, особенно когда возникала опасность, он был способен работать с огромной нагрузкой, заряжая нервной энергией ближайших сотрудников. В более спокойные периоды Ельцин часто впадал в хандру. Иногда было впечатление, что он тяготится своими обязанностями, не находит себе места, замыкается и становится малоприятным в общении. В такие дни он рано уезжал из Кремля, нередко вскоре после обеда, ехал на дачу в Барвиху, где его не принято беспокоить. В эти моменты к нему лучше не приходить ни с идеями, ни с материалами. Вероятность того, что он их прочтет, невелика. Зато в периоды подъема он заглатывал бумаги, точно компьютер. Ему не хватало дня, и он «откусывал» от ночи, тем более что спал он мало и, проснувшись в два-три часа ночи, нередко требовал, чтобы ему принесли бумаги. При чтении он легко запоминал ключевые мысли и фразы.

Техническая сложность работы с президентом состояла в том, что за редким исключением он не показывал своей реакции на тот или иной документ. Присылаемые президенту бумаги возвращались чаще всего с жирной чернильной галкой в верхнем углу — свидетельство того, что он ознакомился с документом. Опытный политик с огромной аппаратной школой, он вообще не любил оставлять следов своей руки на бумаге, особенно если она носит щекотливый или кадровый характер. С другой стороны, он не терпел анонимных записок, даже если знал, кто ее автор.

В основе характера Ельцин, конечно, прагматик и рационалист. Но время от времени в нем просыпался актер, и тогда общение с ним доставляло огромное удовольствие. Он знал свои сильные стороны, в частности уникальную память, и порой любил «поиграть» на этом, удивить аудиторию. Обычно он доставал из кармана приготовленный помощниками текст выступления и, помахав им, небрежно бросал на трибуну: «Что это они мне тут приготовили, ерунду какую-то», — говорило его лицо. И начинал «импровизировать».