Нашествие хазар (в 2х книгах) - Владимир Афиногенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дир посмотрел в глубокие, бездонные, тёмные, как ночь глаза свояченицы, почувствовал, как мороз прошёлся по коже. Не боялся головой лёд колоть, в темноте проплыть под ним, а тут сделалось не по себе от её взгляда…
«И впрямь — чаровница!»
Ещё по молодости князья киевские затеяли поход на Кавказ и повстречали воинов, которые, стоя на конях, на полном скаку, рубились сразу с двух рук саблями, которые мелькали, как белые молнии… Отчаянные воины назывались царкасами, царскими людьми… Они населяли не только Север Кавказа, породнившись с аланами, но и верховья Меотийского озера — моря Азовского, берега Дона, беря в жены гречанок, а также красивых танаиток и россиянок…
Позднее они выделились в народность казаков — вольницу, но которая была не река без берегов, а мощная вода Дона, разумно скованная жёстким самоуправлением. Народность эта, вобрав в себя потом свободолюбивых беглых и истинное православие, дошла, не видоизменяясь, и до наших дней. Думаю, что казаки ещё заявят о себе с полным правом и силой, ибо их светлые дни грядут…
В этом кавказском походе киевские князья, столкнувшись с царкасами, чуть не лишились войска, если б Аскольда не полюбила царская дочь Сфандра[220]… Аскольд привёз новую жену в Киев, сделав её старшей, а первую, несмотря на то, что она родила ему сына, отправил обратно в Булгарию.
Худо бы пришлось тогда киевлянам, если бы Сфандра вовремя не замолвила слово за них перед своим отцом… По десять человек в ряд царкасы прорубались сквозь плотные ряды воинов архонтов, разворачивались и проламывались снова, невредимыми ускакивая в степь. Подобные «проходы» помнят ещё древние персы царя Дария, повстречавшиеся с этим народом[221]. Историки не преувеличивают, рассказывая, что тогда многие персы посходили с ума. Скорее сие объяснялось свойством царкасов владеть, говоря современным языком, гипнозом, или по-старому Спасом, в основе которого стояло Слово-заговор…
Казачий Спас — бескрайняя степь и бездонный колодец Духа. Воин, овладевший им, мог быть незамеченным в траве чистого поля, его не брали ни копье, ни стрела, ни острый меч… Он воспитывался Небом. Мать выводила в степь ночью трёхлетнего сына и говорила ему:
— Звезды — глаза твоих пращуров. Они неусыпно глядят, как ты будешь защищать свой очаг, свой Род.
Подрастая, юноша не ведал страха смерти, а став настоящим царкасом, знал, что смерть в бою — счастье, ибо тогда он взмывал на небо живою звездою…
Дир поднялся из-за стола на берегу Лыбеди и вышел. Лучистый взгляд Сфандры он не мог без волнения выносить и удалился, не позвав за собой даже Еруслана. Полуобернувшись к архонту, княгиня слегка улыбнулась…
Дир вскочил на коня, гикнул, взмахнул плёткой и вихрем взлетел на холм, а оттуда спустился к дубовым крепостным стенам города. Завидев на верховом алый корзно, на высокой башне страж протрубил в рог, предупреждая караульных на воротах, чтобы те вовремя смогли открыть их.
Какая-то тревога охватила Дира, но сам не знал, откуда она и отчего… Главное, появилась раньше, ещё до того, как Сфандра сказала ему, что хочет с ним увидеться… Может, причиной душевного состояния явилась поездка на могильный курган жены? Но тогда ведь там, наоборот, у него на сердце стало легко и ясно…
Дир прошёл в пустую гридницу, в которой были разбросаны по лавкам щиты, а не висели на стенах, как положено. Подозвал старшого, попенял за беспорядок и предупредил, чтобы вечером никто из рынд не сопровождал его, ни тайно, ни явно…
Лёг на своей половине, попробовал заснуть, но тревога возвернулась, — вспомнилась жена: значит, всё-таки посещение её могилы было следствием тревожного волнения… А Сфандра?… С ней нужно держать ухо востро… Дир смолоду благоговел перед ней, но побаивался… Хотя они по рождению одногодки, Аскольд старше их на шесть лет. Ему в праздник Карачуна — двадцать пятого дня студёна, десятого месяца года[222], исполнится ровно сорок лет.
Нехороший день, хоть и праздничный, ибо тех, кто родился в этот день, называют карачунами или крачунами. Есть такое выражение — карачун дать, то есть решительно погибнуть… Карачун, видимо, слово тоже тюркского происхождения, — окачуриться, в темноте оказаться… И так далее…
А праздник?… Ну что ж — к этому дню пекли из пшеничного теста домашних животных: коров, быков, овец, кур, гусей, уток. Выставлялись они на окна для показа проходящим, на столе с утра красовались для семейства и уже вечером рассылались в подарок родным… А для трапезы готовили в одном горшке из пшена кашу, а в другом — варёные в меду яблоки, груши и сливы, и оба горшка ставили на покути, в переднем углу… Позднее, когда стали колядовать, возили в санях Коляду — девицу, одетую сверх платья в белую рубашку, видя в ней связь с солнцестоянием зимним и летним, отыскивая в слове Коло символ солнечного оборота и коловратности судьбы человеческой…
Зима ходит с сего дня в медвежьей шкуре, стучится по крышам и будит баб ночью топить печи. А если она по полю идёт, то за ней вереницами метели, а если по лесу, то сыплет из рукава иней, а на реке под следом своим куёт воду на три аршина. Студёное время! Но до дня рождения Аскольда ещё далеко…
Дир всё-таки заснул, сколько спал — не ведал, почувствовал, кто-то его толкает в бок. Открыл глаза, видит — старшой. Дружинники ещё гуляли, хотя за окнами уже было темно.
— Княже, просила Предслава разбудить тебя.
— Да.
— Еруслана ещё нет, может, я с тобой пойду?
— попросился старшой.
— Я же говорил тебе…
— Но будь осторожен.
— Подай мне нож и меч. Кольчугу не надо… И корзно накидывать не стану. — Видя вконец удивлённое лицо старшого, сказал улыбаясь: — Не беспокойся, к кому я иду — там не убивают…
— Счас везде убивают, — не сдавался дружинник.
— Всё… Я пошёл, — как бы ставя точку под словесным препирательством, произнёс решительно Дир.
Вышел наружу.
— Княже! — схватила его за руку Предслава. — Сфандра, княгинюшка, ждёт тебя на берегу Днепра, на прорекарище…
— И что она хочет проречь[223]?
— Услышишь…
Вскоре до Дира донёсся шум воды, но не говорливый, как летом; мороз по ночам вплотную подбирался к Днепру-батюшке, делая стылым прибрежный песок и твердя землю.
Ухо уловило доносившиеся снизу женские вскрики и плач детей, наступали тяжкие времена для тех, кто жил в береговых землянках.
«Как-то бы надо помочь этим людям, строим жилье для древлян, а своих забыли…» — пронеслось в голове у архонта.
Прорекарище соседствовало по чистой случайности с той пещерой, где в своё время парились Чернодлав и Мамун, уже, к счастью, покойные… Хотя почему «к счастью»?… Если их гибель расценивать с точки зрения сторонников Аскольда и Дира, то да… Но ведь оба жреца жили всяк по-своему, и каждый из них защищался в этой жизни и на этой земле, как умел… Сейчас мы можем оценить жизнь того или иного человека, сообразуясь с заповедями Христа; у язычников же были свои законы существования…
Прорекарище представляло из себя плоский круглый камень. Прорицатели приходили сюда, когда луна находилась в своей первой четверти. В месяц груденя это время оказывалось соответствующим примерно после семнадцатого дня.
Острый серп сиял над Днепром и левобережными низинными далями. Дир увидел закутанную во всё белое женскую фигуру, с поднятыми вверх руками стоящую на круглом плоском камне, — лицо её было обращено строго на запад, куда прячется на ночь солнце…
Княгиня опустила руки и произнесла:
— Подойди ко мне ближе, архонт… Я — Сфандра, что означает дочь ночи. Но поклоняюсь Солнцу и Огню, как и ты — язычница… Дир, твой брат и мой муж всегда отличался благоразумием. Но в последнее время оно ему изменяет, и своим поведением он может принести несчастье не только себе, но и нам, всему Киеву…
Князь насторожился.
— Мои люди стали замечать, что он с Кевкаменом-греком подолгу общается, беседуя о христианском Боге… С ужасом увидела однажды рано поутру, как Аскольд тремя собранными в пучок пальцами правой руки наложил на свою грудь крест. Спросила: «Что сие значит?…» — «Примеряю Крест… — ответил твой брат. — На нём Иисус Христос принял вселенские муки». — «Тебе об этом грек говорил?» — «Не только он, я о Христе слышал в Византии и от людей, которые здесь веруют в него…» — «А разве такие есть?» — «Есть… Первые христиане из Полянского рода…»
Дир, я люблю Аскольда, и его жизнь мне небезразлична. Я не зря пришла сюда, на прорекарище, раньше, чем ты, чтобы погадать о будущем. И мне увиделось нехорошее… Узрела Аскольда, лежащего на повозке, запряжённой восемью парами белых быков. Как везли твою жену на курган хоронить… И огонь над Киевом видела… Я боюсь за всех! Наши боги умеют мстить…