Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Замечательное в своем роде издание авторского варианта романа Томаса Вулфа, ценный вклад в литературные анналы, однако (к счастью!) не стало массовым, не потребовало новых тиражей: значительность без занимательности не доходит до читателей. Читатели высказались в таком духе: «Первую главу прочел, дальнейшего не осилил. Произведение несомненно значительное, но предпочитаю общеизвестный вариант»[206]. Читатели, незараженные ученым снобизмом, судят по-читательски.
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё через него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. В нём была жизнь, и жизнь была свет человеков».
От Иоанна Святое Благовествование.
Новозаветное описание словесного творчества, известное со второго века нашей эры, указывает на неизменный результат: освещение «жизни человеков». Священное Писание – текст от Бога, но существует и «разоблачительное» издание Библии, выпущенное… безбожниками? Нет, Библейским Обществом. Мне это издание скорее всего и не попало бы в руки, но увесистый том я чудом нашел, когда преподавал в Университете Адельфи. Случилось это до того, как сдал я экзамен на получение водительских прав. Ходил на занятия пешком, туда и обратно в общей сложности шесть миль. В тот раз иду и вижу: у дороги в луже лежит ценнейшее издание Библии, ценнейшее для тех, кто хочет понять, как возникло Писание.
Такие издания называются критическими, а вера не выносит критики, книга, не исключено, была выброшена истово верующим, ибо взявший эту книгу в руки убедился бы, сколько же в ней от редакторов. «Христианские Священные Писания в течение первых ста лет существования являли собой поле редакторских схваток за текстуальные изменения и переписывание».[207]
Промокшую Библию я подобрал, принес в кабинет, на ночь относил в котельную, там вешал на рукоятку метлы, как на веревку, и водружал свое устройство между двух параллельных теплых труб, утром ставил метлу на место, Библию забирал в кабинет, и каждый вечер, прежде чем оставить на просушку, страницы переворачивал и просматривал, предвкушая момент, когда наконец смогу проследить, как постепенно складывался канонический текст.
Как же Общество, ставившее своей целью распространение знаний о Священном Писаниии, не опасалось подорвать веру? Вера несокрушима, если это действительно вера, а не знание. Есть и ещё один давний довод, известный из прецедента: «Век Разума» Томаса Пейна, в сущности атеистический, был издан по цене, недоступной массе верующих, а состоятельные скептики, покупавшие книгу, были с ней заведомо согласны или же оставались непереубеждены. Библия, изданная Библейским Обществом, которую я выудил из лужи, обошлась бы каждому в сто двадцать долларов, когда благотворительное Общество Гидеона, защитника веры, распространяет свое издание даром.
Выпущенное Библейским Обществом, в отличие от множества комментированных изданий, было необычайно наглядным: разночтения напечатаны на полях. Разные издания Святого Писания я раньше читал, но ни одно столь отчетливо не показывало многовековое мирское вмешательство в текст, одновременно признаваемый священным.
Библия сделалась уже почти совсем сухой. Думаю, ещё ночь в котельной, и с утра начну вчитываться страница за страницей. Приходил я утром очень рано, задолго до уборки. Чуть припозднился, прихожу – нет моей Библии! С началом рабочего дня секретарша (у каждого стипендиата Олина была секретарша) стала звонить в охрану, сижу в кабинете и слышу: «Из котельной пропала Библия Олин-профессора!» К религиозным убеждениям в Америке отношение серьезное. Это сказывалось в тоне секретарши и в длительных паузах. Охранник, вероятно, записывал, при каких обстоятельствах произошла пропажа. Своим чередом, вероятно, последовал и вопрос, почему было нужно Библию держать в котельной. Слышу, секретарша объясняет: профессор Библию сушил. После следующей паузы секретарша стала рассказывать, почему Библию пришлось сушить – всё было доложено и, видимо, принято к сведению и, вне сомнения, составлен протокол. Однако опыт показывает: протоколы часто не приводят к результату и вообще к сыскным действиям. Даже поймать похитителя не значит вернуть похищенное. Надо доказать, что похититель сознательно присвоил несвое, а нелегальной уборщице было достаточно сказать: «Всё выбросила с мусором!».
Всё-таки увидеть я успел, перелистывая ещё не просохшие страницы, как руками редакторов складывался канонизированный текст, о котором Фаддей Зелинский предупреждал знающих Новый Завет в переводах: «Подлинник носит совершенно другой характер»[208]. Евангелие, пояснял ученый, написано «языком рыбаков», первых последователей пророка из Назарета, ни связность, ни понятность изложения их не заботила, слова Учителя они постигали не пониманием, не толкованием, а озарением. Ведь есть и сейчас страстотерпцы, убежденные, что истинно верующих с тех пор не существует, хотя неисчислимое число людей читает и стремится постичь смысл Святого Учения, а смысла, поддающегося разумению, очень часто и нет, а есть нечто нисходящее свыше. Студентам я говорил: можете верить, можете не верить, но должны знать – книги, называемые Ветхим и Новым Заветом, есть вместилище мудрости, мистической или мирской, но – мудрости, и больше этой мудрости человечество обрести не смогло. Кем бы ни была создана эта двухчастная книга, в ней сказывается истина о том, что такое люди. Несообразности, которые в книге есть, входят в истину, включая несоединимость двух её частей – Ветхого и Нового Заветов. Ветхий учит, как жить на этом свете, не думая о загробном наказании, Новый призывает презреть земную жизнь и готовиться к Вечному Суду. Несоединимость сейчас затушевывается, как будто Заповеди с горы Синай и Нагорная проповедь не противоречат друг другу. Но Святое Писание представило несогласованными человеческие верования, несоединимость входит в истину.
Так и литературные произведения: как они были созданы, можно знать и не знать, важно чтобы книга заставила себя читать. Попадаются книги истрепанные, без имени автора и без названия, но начал читать и – не оторвешься. У меня в курсе «Поэтика повествования» были студенты никогда не слышавшие слова повествование. Слово стало общим достоянием после судебного процесса, за которым следила вся страна и, пожалуй, весь мир. С новостей о процессе начинались последние известия, и вот как-то утром, часов в шесть, слышу: «Повествование важнее всего!» Аж подскочил я… Говорили юристы! «Не факты, – говорили они, – не знание законов главную роль играет, а умение истолковать законы и расположить факты в убедительном повествовании». Упросил я декана выкупить это пленку. Декан удивился, но выкупил. И студенты поняли, чего я никакими силами объяснить им не мог. И вот одна из студенток рассказывает: «Вчера попалось мне та-а-а-кое повествование, уж и повествование…» Не было у
