Балаустион - Сергей Конарев

— Ступай сейчас же. Я буду на агоре перед святилищем Диониса, отправляюсь туда немедленно. Когда перехватишь ряженых, сообщишь.

Когда белый плащ Полиада, последний раз мелькнув среди колонн, исчез из виду, элименарх, прошептав: «Представление начинается», направился к выходу из дворца. На ступенях его ожидала свита, около полусотни человек: клиенты, товарищи по агеле, «белые плащи». И Арсиона.

— Заждались, друзья? — закричал Леотихид, перекрывая гомон их приветствий и восклицаний. — На праздник! Мы идем на праздник!

Праздничная толпа заполнила просторную центральную площадь Спарты больше, чем наполовину. Все — и граждане, и периэки — были одеты в белые одежды, увенчаны венками и находились в приподнятом настроении. Мужья привели с собой жен, те прихватили детей и приближенных рабов, притащились, опираясь на палки, высохшие старики, в другое время не покидающие дома. Повсюду шныряли, разнюхивая, что можно стянуть, вездесущие сыновья граждан, отпущенные из агелы по случаю праздника, и ничем неотличимые их собратья из уличных мальчишек — дети неполноправных спартанцев, не имевшие права обучаться в государственной военной школе. Возмущение подобной несправедливостью голодранцы вымещали свое возмущение с помощью кулаков и щенячьей злобы, подлавливая учеников агелы на задворках домов и в глухих закоулках. Причем старались нападать так, чтобы соотношение было примерно три к одному, иначе возникала вероятность не справиться. Летели брызги крови и зубы, клочья одежды и обдираемая мальчишескими телами штукатурка. Юные дорийцы вымещали друг на друге бурлившую в крови агрессивность, что была получена в наследство от воинственных предков.

Более старшие отроки, уже выросшие из этих младенческих баталий, собирались группами, готовясь принять участие в обязательном для любого спартанского праздника состязании в воинских дисциплинах: беге, метании копья, панкратионе и гопломахии. Держались они независимо, разговаривали нарочито грубо и небрежно, обсуждали и осмеивали — меж собой — будущих противников. И в то же время не могли удержаться от косых любопытных взглядов в сторону этих самых противников, зачастую толкавшихся неподалеку.

Точно так же особняком держались девушки из обеспеченных семей. Одетые в праздничные, высоко подпоясанные двойные и тройные хитоны, нацепившие свои скромные бусы и сережки, девицы готовились к торжественному хороводу, вплетая друг другу в волосы ленты и виноградную лозу.

Только что закончилось состязание хоров, и царь Эвдамид, сидевший у старого святилища Диониса на троне, утопавшем в виноградных гроздьях, с шутками и необходимыми обрядами начал награждать победителей. По правую руку молодого скипетродержца сидели почетные гости: римский сенатор Марк Фульвий Нобилиор и македонский вельможа Лисистрат, слева восседала прямая, как копье, царица Тимоклея, за спинкой царского трона неподвижно стояли Эврилеонт и Иамид, гиппагреты-лохаги Трехсот, как и положено, с обнаженными мечами в руках. На пестрых половиках, постеленных прямо на землю, близ трона стояли остальные иноземцы и спартанская знать. Все пространство вокруг святилища широким кольцом обступила народная масса. Простые граждане не стеснялись бурными криками поддерживать или, наоборот, оспаривать решения царя в отношении принимавшего награду хора. Оживление толпы поддерживали переодетые сатирами продавцы вина, которые, несмотря на ранний час, уже появились на агоре со своими весело булькающими бурдюками. В полной мере их время наступит вечером, после захода солнца, когда празднество переместится к большому храму Диониса Колонатского и перерастет в истовое гульбище с вакхическими плясками, молодецкими забавами, неумеренными возлияниями вокруг огромных костров и кипучим развратом в ближайших кустах и рощах.

Один из тружеников винного меха проворно пробирался сквозь праздничную толпу, стараясь не упустить из виду высокого молодого человека, по виду — иноземца, откровенно разглядывавшего молоденьких девушек, во множестве явившихся вместе с матерями на праздник Дионисий. Следуя за этим поклонником юной красоты, сатир успевал громко сыпать шутками и пословицами, но на просьбы горожан плеснуть им «кисленького», неизменно отвечал:

— Нету, мои хорошие! Кончилось вино, осталось только говно. Говно с собой унесу, новый бурдюк принесу.

Эта немудреная шутка имела стабильный успех: женщины фыркали, мужчины хохотали и хлопали мима по плечу, желая ему поторопиться. Но не задерживали, что ему и нужно было. Единственной его задачей в этот день было приблизиться к высокому иноземцу и прошептать ему несколько слов. А потом покинуть площадь, явиться в определенное место и получить заработанное серебро. Настоящий праздник наступит, когда он принесет супруге новое платье, бусы-цепочки дочкам да полную корзину продуктов на всех.

Молодой иноземец, шедший впереди, не торопился, поэтому миму без труда удалось подобраться к нему довольно близко. Вон, чуть дальше, есть просвет, там он поравняется с юношей и выполнит задание, порученное Большим человеком. Уважаемым и могущественным, человеком, с которым нужно дружить. И тогда у старого актера и его домашних всегда найдется чего пожевать… Ну, прибавим шагу….

Трое молодых людей, одетые по-праздничному, как и большинство публики вокруг, выросли на дороге сатира совершенно неожиданно.

— Налей винца, козлоногий! — вскричал один из юношей, тонкий и миловидный. В руке он сжимал тирс, короткий жезл Диониса.

Актер с блаженной улыбкой выдал свою присказку и собирался двигаться дальше, но юноши и не собирались освобождать дорогу.

— Хм, шутник! Нам не нужно вино, сойдет и говно. То есть ты, — блеснув белыми зубами, хмыкнул красавчик. — Хватайте его ребята.

Мим пытался протестовать, но жестокий удар тирсом в живот вышиб из его легких весь воздух. Сильные руки схватили под мышки, поволокли вперед. Актер, едва перебирая ногами, судорожно хватал ртом воздух, пытаясь восстановить дыхание. Люди с любопытством оглядывались на пробиравшуюся сквозь толпу группу, но тонкий красавчик, разводя руками, приговаривал:

— Тухлятиной поил, сволочь! Вот мы его сейчас в подвал к эфорам!

— И это в день Дионисий! Ну, собака! — качали головой люди и отворачивались.

По лицу старого мима струились слезы.

Мегакл, торговец пирожками, был до чрезвычайности раздражен. Он с самого утра дал маху, устроившись со своим лотком недалеко от главных ворот Персики, гостевого дворца для прибывающих в Спарту иноземцев. Расчет был на отсутствие конкуренции: сегодня все торгаши съестным облепили противоположный конец агоры у небольшого святилища Диониса, где ожидалось скопление народа и, соответственно, славная торговля. Мегакл решил остаться на обычном месте, решив, что не может не подзаработать меди на таком бойком месте, каким были в обычные дни ворота Персики. Да и святилище — вон оно, через площадь, всего две сотни шагов вниз и налево. Большинство из тех, кто будет идти на праздник из Питаны и Лимн, должны будут пройти по улице Медников мимо лотка Мегакла. И наверняка захотят купить пирожок с жареными потрошками либо ижиром, а то и булочку с сырной посыпкой. Все свежее, только из печи. Подходи-налетай, горожане, матроны и деревенщина!

К середине дня Мегакл понял, что просчитался. Мимо него действительно шли целые толпы, да в том-то все и дело, что мимо! Спартиаты торопились занять место поближе к святилищу, намереваясь поглазеть на праздничную церемонию, на царя, да на иноземцев, людям недосуг было остановиться и подумать о желудке. Уже потом, застолбив место, они скупали дешевые яства у конкурентов Мегакла, заранее смекнувших перенести свои короба поближе к месту событий. Глядя на это, Мегакл готов был рычать от зависти и досады на свою глупость. Сам себя перехитрил, дубина! А ведь мог бы занять место у самого памятника Демосу, где сейчас обосновался и торгует, не разгибаясь, тощий урод Клисфен. Чтоб тебе спину надорвать, паскуда! А теперь уже не перебраться: и места хорошего не найти, да и самому никак не перетащить деревянный лоток и пять здоровенных корзин невостребованных пирожков. Тут только отвернись — сопливая голытьба тут же без исподнего оставит. И помочь некому: сам ведь старшего сына, лопоухого бездельника, с утра отправил в деревню за сыром и оливками. Не столько по необходимости, сколько для того, чтобы лишить праздника — за то что опять был пойман в сарае с пухлой рабыней-египтянкой. Остальные — малышня еще, не помощники пока, а только рты. Покачав головой, несчастный торговец в отчаянии вытащил из корзины пирожок и принялся жевать.

Великие боги, уже полдень, а в кошеле почти не звенит, драхмы две, а может, и того меньше! Где это видано — в праздничный-то день! А еще этот паскудник, устроившийся с другой стороны ворот. Раньше Мегакл его здесь не видел: видно, кто-то из мастеровых прислал сына торгануть, заработать в день Дионисий. Молодой, лет пятнадцати, но шустрый, зараза! Кричит, зазывает. Перехватывает половину и без того редких клиентов. Чтоб ты охрип, щенок!