Меч и ятаган - Дэвид У. Болл

по лестнице, петляла по красивому тенистому саду, мимо темных дверей, ведущих в подземные кельи, которые никого не интересовали, и выходила прямо на улицу. Просители и поклонники, как родовитые, так и мелкого рода, ожидали, когда придет их черед поприветствовать викария инквизитора, многие пришли не с пустыми руками. Люди несли небольшие подарки, яйца, мешки с мукой и буханки хлеба.

То и дело слышались покашливание, молитвы, передаваемые шепотом сплетни, сдавленные смешки. Люди спрашивали себя, могут ли другие – а именно тот человек – заглянуть в их терзаемую душу и прочесть их тайны. Как бы то ни было, но очередь доказывала идею о том, что лучше увидеть и быть увиденным им, нежели спрятаться и оставить его в недоумении.

Представ наконец перед викарием, некоторые буквально источали елей, другие же потели от страха. Кое-кто умудрялся скандалить, пусть и шепотом, а иные вполголоса передавали слухи о друзьях. Сальваго внимательно слушал, ничего не забывая, время от времени отворачиваясь, чтобы сказать что-то помощнику. Тот тут же удалялся записать, что велено, в книгу, страницы которой были испещрены историями кощунства и отступничества, колдовства, блуда и сводничества. Ничего формального, разумеется, ведь вовсю продолжался праздник. Сальваго собирался заняться этими вопросами в более подходящее время.

Якобус медленно продвигался вместе с остальными, терпеливо ожидая своей очереди.

Он все время ощущал нож под рубахой, холодную сталь длинного лезвия у бедра. Всю прошедшую ночь он не спал. Сидя в кромешной тьме, он слушал тихий свист лезвия, касающегося точильного камня. Лезвие он наточил до такой степени, что можно было освежевать зайца, не повредив тушку.

Все, что ему сейчас хотелось, – вспороть одежды святого отца, отрезать ему яйца и засунуть их в его кричащий рот. Интересно, от чего наступит смерть: от потери крови или от удушья? Жаль, во дворце полно стражи, так что понаблюдать не удастся.

Нет, Якобус опустится перед викарием на колени, приложится к перстню, потом посмотрит ему в глаза, чтобы тот знал своего убийцу. Затем поднимется, вынимая нож, чтобы Сальваго хотя бы на мгновение ощутил страх смерти.

А потом просто зарежет священника, шепча ему на ухо, пока клинок проворачивается у него в животе, чтобы Сальваго знал, за что проливается его кровь.

«За Марию, – скажет ему Якобус. – Это тебе за Марию».

Он нанесет удары любому, кто попробует ему помешать, кроме епископа. Кубельес – представитель Бога, и Якобус не осмелится поднять на него руку. Когда все будет сделано, он убежит и спрячется в пещерах Гоцо, где его никто никогда не найдет.

Если бы только Мария была его женой, он мог бы убить Сальваго, не опасаясь наказания. Священная обязанность всякого мужчины – защищать честь своей жены, матери или сестры, но она ему не жена. Если его поймают, он готов погибнуть в подземной темнице дворца. Они пустят в ход колесо и веревки, остро заточенные инструменты и горячие утюги, но Якобус умрет спокойным, зная, что за Марию он отправил Сальваго на высший суд.

Теперь перед ним оставалось всего пять человек. Он видел суровое лицо священника, его худое тело под одеждой. Убить такого не составит труда.

Якобус шагнул вперед. Четыре человека. На груди викария покачивался крест. Якобус нащупал рукоятку ножа.

Мужчина перед ним подвинулся вперед. Еще один шаг.

Якобус был на удивление спокоен.

Внезапно на башне зазвонил колокол. Кубельес что-то сказал Сальваго, и тот кивнул. Кубельес с извиняющимся видом улыбнулся людям в очереди:

– Дорогие братья, боюсь, долг зовет нас. Да хранит вас всех Господь!

Они с Сальваго направились к двери в конце зала и удалились.

– Расходитесь! – крикнул стражник, размахивая руками, чтобы прогнать толпу. – Прием окончен.

– Ну пожалуйста, господин! – умоляющим тоном произнес Якобус. – Я прождал несколько часов в надежде получить благословение.

– Сожалею. Что ж, не повезло. Возможно, вы еще увидите их нынешним вечером. К полуночной мессе от церкви Святой Агаты до церкви Святого Лаврентия пройдет процессия.

Весь вечер Кристиан провел, ухаживая за больными и угощая их телятиной, сыром и вином. Помимо Рождества, Пасхи и Троицы, Карнавал был единственным временем, когда пациенты лазарета считали себя счастливчиками. Пусть их ноги съедает гангрена или голова объята жаром, зато желудок проведет день в раю, угощаясь разносолами из рук благороднейшего рыцаря-госпитальера.

Выйдя из лазарета, Кристиан тут же встретил на улице Анжелу Буку. Она ругалась со стражником. Позади нее стояли двое лакеев, держа в руках тяжелые корзины с едой. Она заметила Кристиана, и по ее лицу сразу стало понятно: она ждала именно его.

– Фра де Врис! – позвала она его. – Пожалуйста, скажите этому человеку, что я не орда сарацин, чтобы нарушать тишину и покой этих кварталов. Я принесла скромные продовольственные пожертвования, вот и все, а он не пускает меня во двор.

– Прошу прощения, баронесса. Он просто выполняет приказ.

Кристиан щелкнул пальцами стражнику, и тот освободил лакеев Анжелы от ноши.

– Вы очень добры, – произнес Кристиан. – Наши запасы истощены.

Он кивнул Анжеле и собрался уходить, но Анжела последовала за ним, оставив своих лакеев позади.

– Вы собираетесь состязаться на турнире? – поддразнила она Кристиана.

– Боюсь, что нет, – улыбнулся он. – Думаю, мой прадедушка был последним из нашей семьи, кто бился на турнире. Сохранился его портрет, написанный несколькими годами позже. У него там нет одного глаза. И это он еще легко отделался. Мне больше по нраву скальпель. А сейчас я иду помогать своему другу Бертрану с рукописью пьесы.

– Я наслышана о вашей сатирической сценке. Пилье оказал мне любезность и пригласил на вечер.

– Боюсь, после спектакля вам придется прибегнуть к моим услугам хирурга.

– Буду рада, если вы уделите мне внимание, фра де Врис.

Кристиан пристально посмотрел на нее:

– Разумеется, вашего супруга мы будем тоже рады видеть.

– Он, как всегда, занят, – нахмурившись, ответила Анжела.

В эту минуту пилье передавал Бертрану тревожные новости.

Каждый год один из лангов представлял свою пьесу широкой публике на площади. На этот раз была очередь итальянцев, однако утром пришло известие о том, что одна из их грузовых галер пострадала от взрыва мешка с порохом и может затонуть у берегов Гоцо. Двое рыцарей-итальянцев, которых отправили разбираться с ситуацией, оказались как раз теми рыцарями, кто занимался пьесой, поэтому итальянский пилье отказался от выступления.

– Разумеется, представление на площади должно состояться, – сказал Черальта Бертрану. – Мальтийцы ждут. Так что выступать придется нам.

– Но, сир, наша пьеса написана с тем, чтобы поставить ее в нашем оберже для французской аудитории, по большому счету рыцарской. Другим она может показаться такой… такой…

– Не докучайте мне этим, Кювье. Мальтийцы все равно ничего не поймут.

Глава 30

Якобус следил за Сальваго почти весь день, однако ни разу не приближался к нему. Викарий посетил службу в храме Мдины, но добрался туда в карете, в сопровождении всадников. Вечером состоялся прием, но закрытый для общественности. Якобус наблюдал за потоком обритых бенедиктинцев, босоногих кармелитов, отшельников монастыря Святого Августина и приходских священников, входящих и выходящих из епископских ворот. Когда Якобус попытался к ним присоединиться, ему преградили дорогу стражники.

Он хотел убить Сальваго в уединенном месте, с глазу на глаз. Но как узнать, когда викарий вновь появится там, где Якобус сможет подойти к нему вплотную? Возможно, пройдут недели, если не месяцы. О том, чтобы ждать, не могло быть и речи. Внутри у Якобуса полыхала ярость. Честь Марии должна быть восстановлена немедленно! Придется действовать по-другому.

Якобус отправился на площадь, где должна была пройти ночная процессия. Огромное, выложенное булыжником пространство было центром городской жизни. Здесь сжигали еретиков, рассказывали истории, отсюда глашатаи выкрикивали приказы и постановления. С одной стороны площади располагалась церковь Святой Агаты, откуда должен был начаться крестный ход. С противоположной – высилась старая часовая башня в нормандском стиле. Вдоль третьей стороны, там, где находились всевозможные лавки, установили сцену для представления.

Башня имела пять этажей, с окнами