Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

то же время порядок. Толкуйте тут о необходимости истины, когда без нее так хорошо и с такою пользою для себя можно обходиться.

Но, несмотря на такие очевидные преимущества лжи, я никак не могу победить в себе глубокого отвращения к ней.

Есть люди, великие величием своего положения или судьбы, а не величием своего гения и характера. Это значит, они предъявляют миру обязательство без исполнения. Такие люди всю жизнь свою пародируют великих людей, бросают современникам пыль в глаза, а потомству дают уроки ничтожества человеческого.

17 марта 1855 года

Пора приняться серьезно за дела. Сегодня ровно два месяца, как я приехал из Москвы и начал хворать.

20 марта 1855 года

Был поутру у министра. Говорили о делах. Он сказал, что меня ожидают несколько важных дел. Я представил ему, что прежде всего надо заняться цензурою, ибо может случиться, что государь сам об этом вспомнит, так чтобы у нас все было готово. Авраам Сергеевич с жаром ухватился за эту мысль и просил меня заняться теперь исключительно инструкциею цензорам. Итак, надо всего себя погрузить в это дело. Предмет важный. Настает пора положить предел этому страшному гонению мысли, этому произволу невежд, которые сделали из цензуры съезжую и обращаются с мыслями как с ворами и с пьяницами. Но инструкция дело не легкое.

Вчера обедал у Струговщикова, а поутру был у меня Ребиндер, на днях приехавший из Кяхты, где он был около четырех лет градоначальником. Радостно обнял я этого благородного человека. Он не только не начал гнить душою, а сделался, напротив, еще лучше. Ребиндер приехал сюда по делам китайской торговли и привез много светлых идей вообще о сношениях наших с Китаем. Послушают ли его?

27 марта 1855 года

Светлое Воскресение. Привычки нарушаются. Вот праздник, который я любил встречать в церкви под влиянием идей, возбуждаемых высокою религиозною мистериею. Теперь я сижу дома. Причиной всему грязь, дождь и все еще плохое состояние здоровья. Куда девалась поэзия этой ночи! Так мало-помалу исчезает все, что радостно настраивает душу, и жизнь роняет на пути украшения, которые придавали ей, может быть, суетный, но светлый и праздничный вид.

Вот и торжественный благовест! Невольно приходит на ум Фауст, слушающий песнь ангелов, славословящих день воскресения! Думы за думами плывут и гонят сон. То грустно, то смешно. И в самом деле, не смешно ли задать себе задачу с первых дней юности сделаться лучшим человеком, работать над всяческим усовершенствованием своим: и вот целая жизнь сделалась выражением этого покушения, в жертву которому принесено так много спокойствия, столько внешних благ и простых, скромных, но настоящих добродетелей…

31 марта 1855 года

Великий князь Константин Николаевич, желая сколь возможно усовершенствовать учебные заведения морского ведомства, отнесся к нашему министру с просьбой, чтобы назначили несколько надежных лиц из министерства народного просвещения для осмотра этих заведений. Великий князь желает воспользоваться их замечаниями. Они должны вникнуть во все подробности, для чего им будут присланы отчеты, программы и проч. Между прочими назначен и я.

Мысль оригинальная и умная.

Назначены еще: Давыдов, Ленц, Постельс, Сомов, Вышнеградский.

3 апреля 1855 года

Авраам Сергеевич вдруг заспешил с проектом цензурной инструкции, а дело такое, что его и в месяц усидчивой работы не сделаешь. А я начал еще недавно. Впрочем, сегодня я прочел ему уже все сделанное — около половины целого. Пришел в восторг, обнимал.

— Я многого ожидал от вас, — сказал он, — но это превзошло мои ожидания.

«Отлично, — подумал я, — но прочно ли?»

Положено представить государю сначала как бы небольшую вступительную записку о цензуре и о необходимости дать ей более разумное направление, а затем и инструкцию.

— Одна только беда, — заметил Авраам Сергеевич, — что нынешние цензора не в состоянии будут следовать правилам, которые вы им предлагаете.

— Неужели же, — отвечал я, — вы думаете их оставить на службе? С ними, конечно, ничего не пойдет. Но если улучшать цензуру, то необходимо и отставить нынешних цензоров, по совершенной их неспособности, и заменить их лучшими людьми. На эти места, более чем на всякие другие, необходимо сажать умных людей. Надо решительно принять за правило, что не имеющий какой-нибудь, хотя кандидатской степени не может быть цензором.

Решено: как скоро государь утвердит инструкцию, отставить нынешних цензоров и определить новых. В этом случае я позволяю себе действовать на пользу общую со вредом для некоторых. Да и надо сказать в самом деле: кто велел этим господам принимать на себя бремя не по силам? Жалованье, вот, хорошее. А сколько наделано гадостей, глупостей и, что хуже всего, подлостей! Иногда доходит до того, что не чувствуешь ни малейшего сожаления ко всем этим Елагиным, Ахматовым, Пейкерам, Шидловским. Их набрали Ширинский-Шихматов и Мусин-Пушкин. Елагин заведовал конюшнею у Шихматова. Ахматов, казанский помещик, сделан цензором потому, что его начальник ему должен, а Б. ему родственник. Из старых остался один Фрейганг. Он служил еще в мое время и тогда считался самым придирчивым и мелочным цензором, а теперь он лучший, хотя сам нисколько не переменился к лучшему.

6 апреля 1855 года

Отдал записку о цензуре для представления при личном докладе министра государю императору. Одобрена.

7 апреля 1855 года

Общее собрание в Академии наук. Я присутствовал тут в первый раз. Было, между прочим, прочтено высочайшее утверждение меня в звании ординарного академика. Вместе со мною утвержден и преосвященный Макарий. Замечательный духовный ум. Самая наружность его привлекательна. Я смотрел на него с эстетическим удовольствием, а после подошел к нему, и мы познакомились.

Главным предметом заседания было избрание нового непременного секретаря на место умершего Фусса.

Тут боролись две партии: так называемая русская и немецкая. Одна старалась провести своего кандидата, Буняковского, другая своего — Миддендорфа. Немецкая партия обладает большинством голосов, следовательно, она должна была превозмочь.

Вражда к немцам сделалась у нас болезнью многих. Конечно, хорошо, и следует стоять за своих — но чем стоять? Делом, способностями, трудами и добросовестностью, а не одним криком, что мы, дескать, русские! Немцы первенствуют у нас во многих специальных случаях оттого, что они трудолюбивее, а главное — дружно стремятся к достижению общей цели. В этом залог их успеха. А мы, во-первых, стараемся сделать все как-нибудь, по «казенному», чтобы начальство было нами довольно и дало нам награду. Во-вторых, где трое или четверо собралось наших во имя какой-нибудь идеи или для общего дела, там непременно ожидайте, что на другой или на третий день они перессорятся да нагадят друг другу