Русская фантастика 2015 - Андрей Бочаров

Во сне Кэт увидела город, каким он был до Изоляции. Большой и светлый город, полный быстрых машин и яркого света. Как будто им предстояло идти по его улицам, среди его ни о чем еще не подозревающих жителей, под ясным, непременно ясным, небом.

Солнце вынырнуло из-за темных домов. Такие рассветы иногда случаются поздней осенью, морозные и прозрачные, как первый лед на лужах. Утро дышало изморозью, и пальцам было холодно. Кэт десять раз пожалела, что поленилась придумать себе какие-нибудь варежки. Можно же было хоть одеяло разрезать и на руки намотать. Но пусть уж лучше мерзнут пальцы, чем…

Чем что? Ответа не было. Может быть, чем ожидание в холодном доме, таком маленьком по сравнению с огромным пустым городом. Это ожидание было бы безрадостным: ожидание смерти. Окончательного итога.

Они шли по старому проспекту. Маленькие-маленькие среди огромного равнодушного мира. Но солнце разливало под ноги ясный свет, словно намекало: все будет хорошо.

Носилки, сделанные из двух жердин и сшитых одеял, были неудобными, но Кэтрин не жаловалась. Отцу Николаю приходилось хуже с его-то больной рукой. Она уговаривала себя: вот сейчас кончится опасный участок, и Вик поможет батюшке – возьмет на себя часть веса.

Серьезная Сойка ни на шаг не отходила от Евгения Глебовича: то рассказывала ему что-то, то пыталась поправлять одеяло. Кэт не вслушивалась: в ней теплой волной поднималась и крепла уверенность – все идет как надо. Недаром же дорогу ищет Вик – хитрый зверь, похожий на лиса. Он точно знает, куда можно идти, а где опасно. Где злые люди, а где хорошая, чистая дорога…

И воздух был хрустально прозрачным. Таким, что сквозь него каждая деталь мира кажется и четче и важней.

К.А.Терина

Чёрная дыра вместо сердца

Тебе было тридцать пять, когда ты остановил свой пикап у этой чёртовой забегаловки. Одно неправильное решение, и ты будешь ненавидеть себя всю жизнь. Когда ты вспоминаешь об этом, суставы начинают скрипеть, кости ломит, зубы норовят укусить язык. В этом городе даже собственное тело ведёт себя непредсказуемо.

Потому ты предпочитаешь не вспоминать. Что угодно, только не это.

Но воспоминания коварны, пробираются в мельчайшую брешь, и тщательно продуманная оборона мгновенно рассыпается детскими кубиками.

Тебе было тридцать пять. Ты заказал чашку кофе и черничный пирог.

И остался здесь навсегда.

Такое случается: человек едет с Восточного побережья на Западное. Не такая уж глупая затея, если всё, что у тебя есть, – ржавый пикап тридцать девятого года. Когда ты уходил на войну, у тебя были родители, братишка, дом в Нью-Арке, жёлтый «Форд» и девушка Лиза. Пока ты спасал мир от нацистов, родители умерли, братишка ловко спустил в карты все сбережения и дом в придачу, а сам уехал за счастьем в Калифорнию, прихватив с собой девушку Лизу. Всё, что тебе осталось – облезлый «Форд» в потёках ржавчины и безмерное удивление. Как можно было за три года превратить новенький пикап в груду ржавого железа?

«Форд» разваливался на глазах, и ты решил устроить ему шикарные проводы длиной в три тысячи миль. Возможно, думал ты, где-нибудь в Форт-Брегге, прогуливаясь по пляжу, ты случайно встретишь Лизу. Чего не бывает в этой жизни.

Ты собрался проехать всю Америку насквозь и застрял в самом её сердце.

Дело было, конечно, в официантке.

Ты и теперь помнишь её глаза – ядовито-зелёные, прозрачно-синие, оранжево-огненные, как болото, как море, как закат.

Иногда ты заходишь в «Двойной К.» и пристально рассматриваешь девушку за стойкой. Это никак не может быть та самая официантка. Разве что её внучка или правнучка. Возможно, ту звали Энни?

Нет, её всегда звали только так: Элли. Об этом шепчет тебе чёрная дыра, поселившаяся на месте сердца.

Дыра холодна. Из неё веет сквозняком. Дыра коварна. Едва ты закрываешь глаза – падаешь в неё как распоследний кролик.

А когда долетаешь до дна, тебе снова тридцать пять.

– Эй, мистер, что за номера на вашем пикапе?

– Это номера Массачусетса, зайка. Кто научил тебя заваривать такой вкусный кофе?

Ты никогда не умел лгать, но девочка краснеет от твоей неловкой похвалы, и это лучшая награда за ложь.

– Мистер, мне жаль, но черничный пирог будет готов только через тридцать минут. Утреннюю порцию размели дальнобойщики – они такие прожоры! Может, попробуете фирменный пудинг матушки Грэй?

– Я подожду черничный пирог, детка. Мне некуда спешить.

Тридцать минут. Этого достаточно, чтобы пригвоздить твою жизнь к Невервиллю, точно очередную бабочку к рассохшейся доске.

Ты мог бы сказать:

– К чёрту пирог, милая. Если честно, пироги я не люблю с детства. Классный кофе у вас тут, но мне, пожалуй, пора.

Ты бросил бы пять долларов на стойку. Такие чаевые тебе не по карману, но у этой девочки чертовски красивые глаза.

– Хорошего дня, девочка, – сказал бы ты, выходя под горячее канзасское солнце к своему жёлтому пикапу.

Но ты сказал: мне некуда спешить, детка.

Теперь ты никогда никуда не спешишь.

Кто-то аккуратно прикасается к твоему плечу, ты открываешь глаза.

– Что скажете, сэр? Мне кажется, это отличная идея.

Шериф. Он смотрит на тебя не мигая. Пусть ты не понимаешь, о чём речь, нужно ответить – ждёт ведь человек.

– Безусловно, – говоришь ты. – Безусловно.

В голове путаются ошмётки воспоминаний. Ты вроде бы знал его ещё мальчишкой. Он был неплохим квотербеком. А ты был совершенно жалким тренером.

Карибский кризис, полёт на Луну, подсолнухи, пикник и нелепая попытка поцеловать страшненькую библиотекаршу, одинокие ночи в кинотеатре и игра в лото по вечерам. Сколько лжи скопилось в этом мусорном баке под названием память.

Ничего этого не было, нет и не будет.

А есть две точки на прямой: точка А и точка Б. Тогда и сейчас.

Точка А, когда тебе тридцать пять, и впереди вся жизнь. Точка Б, когда тебе сто, а жизнь так и не началась.

И между ними – чёрная дыра размером в шестьдесят пять лет.

Иногда ты заходишь в «Двойной К.» и пристально рассматриваешь девушку за стойкой. Ты хочешь задать ей всего один вопрос, но вместо этого заказываешь отвратительный кофе.

Зачем спрашивать, если знаешь ответ заранее?

Ты закрываешь глаза столетним стариком, и через мгновение тебе снова тридцать пять.

– Послушай, детка, – говоришь ты. – Что, если я не стану ждать этот чёртов пирог? Что, если я прямо сейчас уеду на своём славном жёлтом пикапе?

– Но это очень вкусный пирог, мистер. Вы будете жалеть всю жизнь, если не попробуете его.

– Предположим, я люблю жалеть о чём-то всю жизнь. Допустим, это моё хобби. Я коллекционирую сожаления.

– Тогда, конечно, езжайте, мистер. Это будет сожаление что надо. Гордость вашей коллекции.

Ты встаёшь. Надо бы оставить чаевые, но мелочи нет, а пять долларов – не слишком ли много?

Когда ты берёшься за дверную ручку, она говорит:

– Я расскажу вам, мистер, как всё будет. Вы сядете в свой умирающий «Форд» и не отпустите педаль газа, пока ваша правая нога не онемеет. Вы проедете полторы тысячи миль за каких-то тридцать часов. Это будут самые счастливые тридцать часов в вашей жизни. Всего два слова: воздух и свобода. Вы загоните свой пикап, как загоняли лошадей связные федерации в тысяча восемьсот шестьдесят втором. Но это будет достойная смерть для такой рухляди. На зависть любому автомобилю. Вы остановитесь в Форт-Брегге. Пойдёте прямо на пляж. Крупная галька, обглоданная тысячелетними волнами, шёпот океана, ветер, крики чаек. И самый потрясающий закат из всех, что вы видели. Вы решите, что, пожалуй, пришло время начать всё сначала. В конце концов, у вас руки растут из правильного места и есть кое-что в голове – в отличие от большинства ваших ровесников. Может быть, подумаете вы, стоит отправиться в Нью-Йорк и попробовать себя в рекламе. В этот самый момент появятся они. Это невозможно, таких случайностей не бывает, но если вы играете в карты, мистер, вы поймёте меня. Это будет как стрит-флеш с раздачи в игре по самым высоким ставкам. Отличный трефовый стрит-флеш. От тройки до семёрки. Представьте, как вы держите карты в руках. Не смотрите сразу на все, а медленно, аккуратно растягиваете в веер, по очереди приоткрывая их в таком порядке: шесть, три, четыре, семь, пять. Все трефовые. Вы не верите своим глазам, руки дрожат. Самая большая удача в вашей жизни и самое горькое разочарование: не дожидаясь начала торговли, соперники сбрасывают карты. Да, мистер. Это будет как самый бесполезный стрит-флеш в вашей жизни. Сначала вы услышите знакомый смех, потом увидите камни, которые швыряет в океан ваш брат Чарли. Потом его самого. Он совсем не изменился, Чарли. У него смех человека, который никогда не встречался со смертью. А Лиза – Лиза похорошела. Вы любили её длинные волосы, но стрижка ей очень к лицу – невозможно отвести взгляд. Они поцелуются, и этот поцелуй, поверьте, разорвёт ваше сердце. Ударит туда, куда так и не смог попасть немецкий снайпер. Этот пляж, этот океан и этот закат – для них, а вы случайный свидетель, карта, вытянутая по ошибке. Может быть, вам просто не стоило возвращаться с войны. Вы достанете из кармана кольт – тот самый, которым в сорок четвёртом убили в упор двух фрицев, славное оружие. Вы достанете этот кольт и не успеете даже подумать «матрёшка» – дурацкое слово, подслушанное у старого русского доктора. Вы не будете целиться. Это ведь так нелепо – целиться в родного брата и любимую женщину. Вы просто начнёте стрелять – в закат, океан, гальку и чаек. Чарли умрёт сразу, он не успеет ничего понять, и улыбка на его лице останется навечно. С этой улыбкой его похоронят, и с ней он будет гнить под землёй на радость калифорнийским червям. А Лиза будет умирать мучительно, долго. Глядя прямо на вас. Нежность, помноженная на триста семнадцать минут счастья вашей с ней первой ночи и разделенная на девятьсот девяносто тысяч семьсот двадцать три минуты одиночества – такой это будет взгляд.