В поисках утраченных предков (сборник) - Дмитрий Каралис

Анкета 1936 года: «Служил ли в войсках или учреждениях белых правительств (где, когда и в каких должностях)», «Проживал ли на территориях белых, в частности не был ли у белых в плену и при каких обстоятельствах пленен».

В 1938 году строгие кадровики хотят знать: «Были ли колебания в проведении линии партии и участвовал ли в оппозициях (каких, когда)».

На все вопросы мой тридцатилетний родитель отвечает «нет».

В автобиографиях, написанных в разные годы, отец пишет о своем отце не просто туманно, а завираясь самым настоящим образом. Вначале — «с фронта не вернулся», затем «женился на другой», чуть погодя: «погиб в Германскую войну в 1915 г.» и к 1938 году: «Отец до призыва в армию 1914 г. работал чертежником у частных архитекторов (вот откуда семейное предание — «архитектор»!) и с тех пор с семьей не живет, по слухам он после выхода из армии женился на другой, жил в Великих Луках, работал Окружным инженером, в 1929 году умер». Так погиб или женился на другой? Это, как известно, две большие разницы. Но кадровики — что удивительно! — не ловят, так сказать, мышей.

Я написал запрос в архив г. Великие Луки, и следы деда-офицера нашлись именно там, в старинном русском городе-крепости на берегах реки Ловать. И хорошие, четкие следы — с адресом проживания, местом работы, окладом, путевкой в 1930 году в Ялту для поправки здоровья. Дед действительно работал в 1929 году окружным инженером по школьному, больничному, жилищному и промышленному строительству. «Социальное происхождение — сын кондуктора. Национальность — великоросс». Так и написано в архивной справке: великоросс. Нормально. Мать — Александра Адамовна Поплавская, католичка, отец — Каралис Константин Осипович, уроженец литовской земли, католик, а сын — великоросс! Все правильно: национальность — вопрос самоидентификации.

Но чем же «великоросс» отличается от «русского»? Толковый словарь объяснил мне, что ничем не отличается, это устаревшая форма, «то же, что русский». Но звучит величавее, чем прилагательное «русский» — великоросс! Пожалуй, так и буду теперь отвечать на вопрос о своей национальности. Если, конечно, спросят — в российских паспортах этот пункт уже отменили.

…Могилу деда, как и дату его кончины, я пока не нашел: у нас не очень-то чтят человека при жизни, а после смерти и подавно.

Что же произошло в нашей семье в 1917 году? Почему дед, прибывший после госпиталя штабс-капитаном и «прикомандированный к Главному Артиллерийскому управлению», и бабушка с четырьмя детьми оказались после октябрьского переворота в разных городах: в Великих Луках и в Тамбове?

Банальный развод кавалера боевых орденов с быстро постаревшей в нужде и заботах женой? Или вынужденное бегство — из квартиры на Невском проспекте, из бурлящей столицы, со срезанными офицерскими погонами в относительно тихую, но не очень далекую провинцию?

Не знаю. Или следует перевернуть архивы всех судов, где могли разводиться мои предки, или ждать счастливого случая, когда зацепочка сама явится в виде письма, записки или косвенных признаков. А может, оставить все как есть — пусть и у дедушки с бабушкой будет тайна?

Из тамбовского партийного архива прислали справку, из которой следовало, что моя бабушка Ольга Николаевна Каралис родилась в Ярославле, в семье портного, русская, мещанка, закончила четырехклассное начальное училище. До Февральской революции — домохозяйка. С сентября 1917 года работала помощником заведующего детским домом в Петрограде. В члены РКП(б) вступила в 1919 году в Тамбове, в период проведения «партийной недели».

К справке прилагалась целая куча протоколов заседаний партийных ячеек, из которых следовало, что моя тридцатипятилетняя бабушка, мать четверых детей, запустила всю работу в женсовете, спустя рукава проводила агитацию работниц, получала замечания от партийного руководства и вообще можно было предположить, что она подалась в партию большевиков не по зову сердца, а под влиянием обстоятельств…

Поразительно, но в сентябре 1924 года бабушка писала в партийной анкете: «вдова». Она так себя сознательно позиционировала в глазах непримиримых к царской армии товарищей-партийцев или так полагала — при живом, но, быть может, уже чужом муже?.. Или мне следует предположить, что предки разошлись по политическим соображениям? Но какие, простите, могут быть политические соображения у матери четверых детей, пусть и в политизированном Петрограде? Едва ли. Невнятица какая-то.

(После публикации в конце 2004 года в «Литературной газете» моего очерка «В поисках утраченных предков» мне пришло письмо от начальника отдела Российского Государственного Исторического архива В. М. Шабанова, благодарившего за доброжелательное упоминание о Военно-историческом архиве и писавшего далее: «По наведенным мною справкам, Ваш дед, бывший офицер 93-го пехотного Иркутского полка Каралис П. К. служил затем в Красной Армии. Рекомендую Вам запросить другие военные архивы, хранящие дела послереволюционного периода». Я запросил…)

21. Что было дальше

Всё мельчайшее обнаружится; всё скрывающееся рано или поздно выйдет наружу.

…Потом я разыскал в Кишиневе писателя Николая Руссу (его имя чудесным образом всплыло в разговорах на Родосе) и по его приглашению отправился с женой через три границы в знойную июльскую Молдову, на родину материнских предков.

И жили мы, не тужили в белоснежном Кишиневе на улице Мирона Костина, молдавского летописца, а рядом утопала в зелени улица Матвея Бессараба, и ходили мы с Румянцевым в Национальный архив Молдовы, где на меня смотрели, как на диковинку, и бродили с женой по музеям, поражаясь отсутствию надписей на русском или английском языках, сидели на лавочках в городском саду возле фонтана, фотографировались у памятников и церквей, встречались с писателями и художниками, газетчики спрашивали у меня: «Как вам земля предков, нравится?», и я, не кривя душой, отвечал, что нравится, и перед отъездом архивисты передали мне статью из румынского журнала «Наше наследие», в которой приводилась схема тесного переплетения двух родов — материнского Бузни и знаменитого рода Мовилов, и за один вечер я обрел кучу известных молдавских родственников и свойственников, чьими именами назывались улицы, в том числе на которой мы жили и по которой ходили, и у памятников которым мы с женой фотографировались. И схема эта уходила в глубь веков и расползалась по сопредельным территориям — одна ее ветвь тянулась, например, от польского королевского рода Висновецких.

Молдова нам пришлась по душе, только тревожило отсутствие русского языка в уличных вывесках и надписях. Казалось, власти никакой другой язык, кроме румынского, не признают.

Потом меня тяпнул инфаркт, врачи сказали, что дела плохи, пришлось срочно делать операцию на сердце, деньги дала младшая сестра, и операцию успешно провели в день рождения нашей мамы — 4 марта, а в июле я уже колол дрова на даче, и в начале августе мы с женой поехали в Румынию — сначала в дом творчества писателей в черноморском поселке «Нептун», а затем, через всю страну, в древнюю столицу молдавского княжества — город Яссы, что на правом берегу Прута, где в XVI–XVIII веках в господарском дворце жили и работали материнские предки и где я надеялся погрузиться в историю рода и разжиться новыми персонажами.

Но чуть не получилось по пословице: пошли за шерстью, вернулись стрижеными.

Один румынский генеалог, к которому мы заявились в страшный свистящий ливень, заявил, что он скептически относится к схеме, напечатанной в журнале «Из нашего прошлого» в 1935 году. «Вот эта связь, — он перечеркнул карандашиком знак «=», означавший брак между моей прародительницей Теодорой и будущим господарем Ионом Мовилой, — мне кажется сомнительной. Как и многое, что написано господином Безвиконным, автором сей статьи». Этим карандашным крестиком под стук дождя по черепичной крыше холодного дома он ставил жирный крест на полусотне моих родичей, включая Василия Погора, в бывшем поместье которого, превращенном в литературный музей, для нас выделили флигелек под вековыми деревьями, где мы с женой отражались в венецианских зеркалах и спали на старинных широких кроватях.

— Ваши сомнения могут быть подтверждены документами? — Под мышкой я держал папку с тридцатью прозрачными отделениями, в каждом из которых лежали архивные копии на все случаи земной жизни моих ушедших на небеса конфидентов. Румянцев свое дело делал отменно, спасибо, Евгений Александрович!

— Документов нет, но есть большие сомнения, — капризным голосом произнес генеалог. — Этот Безвиконный… В его книге «Молдавские бояре между Прутом и Днестром» есть много неточностей… Он был немного сумасшедший, продал свой дом, работал сторожем на кладбище и издавал журнал…