Амур-батюшка - Николай Задорнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– На что деньги, когда и так даром все забрать можно! – подхватил Федор.
– Ну, пиши: «По реке тут плавучие лавки ходят, и в них все есть, что только угодно, – можешь купить. И начальство не шибко притесняет… Мы живем от города далеко. Купили ружья, потому что звери подходят близко. Живем на самом берегу. Земля родит, только требует силы много…»
Федор Барабанов в письме кланялся братьям, а про себя написал коротко. Помянув о материной могиле, он нахмурился и, отойдя в сторону, долго сидел задумавшись. У всех была тяжесть на душе от воспоминаний о былом.
– Го-го-го! – вдруг вскочил Федюшка. – Уж они там живут! Уж, поди, в Расее всех передрали и недраных никого не осталось!
Парни засмеялись.
– Там реку-то, говорят, всю поделили.
– Молодые вы, дураки! – рассердился дед.
– Ну, Тимошка, пиши письмо, – сказал Егор.
Силин махнул рукой.
– Нечего писать…
– Как нечего? Надо написать, – заговорил Сергей. – Урожай собрал на Амуре?
– Это мало важности, что я урожай собрал. Я везде могу прокормиться. Я самый выгодный человек для царя. Меня на какое болото ни кинь – я проживу. Мне много не надо.
– Чудак ты, Тимофей! Ну, тебе не нравится, так узнай, как дома живут, что там у них нового. Родина же там!
– Вот ты, помнишь, спрашивал, откуда у меня такое прозвание, – обратился он к Бердышову. – У нас дедушка рассказывал, что еще его дед был прозван «Силин». Будто бы сильный был мужик. Невзрачный, а сильный. Клали полную телегу мешков с хлебом, а он подымал ее за колеса. И грыжи не нажил.
– А внуки – те уж не в него, – язвительно промолвил дед.
– Видишь, он был силен, а у нас уж той силы-то нет, род извелся от натуги да голода. Теперь только слава, что Силин, а уж без силы. На старых местах народ изникает, слабеет. Нечего туда и писать зря! Если туда писать, так надо им подвижку сделать. Призвать их к новому-то.
– Вот и призови, – сказал телеграфист.
– Не-ет! Я напишу сам, а то вы смеяться будете.
– Как ты напишешь – ты неграмотный?
– Почем ты знаешь? Туда писать – надо заманивать. Кто со старого места тронется по вашим письмам?
– Народ ищет, где бы жизнь устроить по-новому. Куда бы уйти. Кто на Амур… В урманы… Беловодье какое-то появилось, – толковал дед. – А устроится на новых местах и думает: «Не зря ли старую-то землю кинули, хорошая там земля, кому она достанется, если вся родня оттуда выедет, может, там как-то надо устроиться?..»
Верно, и там хорошо! Любил Егор и ту землю, и те горы, и ту реку. «Хорошо у нас там, сколько про горе ни вспоминай… Не отступился ли я от своего, перейдя сюда? Родина ли мне тут? Не там ли надо было стоять?»
В зыбке закричал ребенок.
– Вон наша родина-то орет, – кинулась к зыбке Наталья.
Она ласково заговорила, утешая ребенка и расстегивая кофту.
Егор просветлел. Сразу, одним словом жена направила по-новому все его мысли.
«Да, Алешке уж тут родина!» – подумал Егор.
Третий сын родился у него. «Один сын – не сын, – говаривал он, – два сына – полсына, три сына – сын. Моим детям уж тут родина».
Силин начал, как и все, с поклонов, перечислил всю родню, описал, как построил дом, как завел пашню.
– Да еще пиши так, – продолжал он, – пиши, пиши, не смейся: «Тут на телеге ездишь – колеса красные от ягоды. На деревьях пирожки растут. Весло в реку воткнешь – стоймя плывет, не тонет: рыбы много». Иначе их не зазовешь!.. – при общем хохоте заявил Тимошка.
– Вот я не пойму, почему деды мои ушли из теплой стороны, от яблоков, – перебил его Бердышов. – Расейским хочется на Амур, а мне в Расею.
Гости стали расходиться.
– Ты бы взялся сына грамоте учить? – спросил Егор телеграфиста.
– Пожалуй, – охотно согласился тот.
Наутро Сергей увез письма в Экки, чтобы со станка отправить их первой почтой.
* * *Дедушке Кондрату сладу не было со внуками, когда речь заходила про жизнь на старых местах. Васька и Петрован плохо помнили, как там жилось, но ничто российское, по их мнению, в сравнении со здешним не шло.
– Живете вы тут, верно, сытней и лучше, но старые-то места помнить надо.
– В России ичигов нету, – говорил Петрован. – Зимой – лапоть, летом – лапоть… Да еще, дядя Ваня сказывал, лаптем щи хлебают.
– Река – мелкая.
– Соболя нету, только зайца лови.
– Тебе хорошо, – отвечал дед, грозя белым дряблым пальцем. – Тебе уж после меня в землю ложиться. А мне-то как – первому: болота, глина, а я один буду… – Старик всхлипнул. – Тут и кладбища нет. Зароют на бугре. А потом какой-нибудь дурак кости вытряхнет… или водой их размечет…
Расстроенный старик пошел запрягать коня, чтобы ехать за дровами. День был сумрачный, небо заволокло тучами.
Едва дед завел Саврасого в оглобли, как в воротах появился Бердышов. Иван был навеселе. Мохнатая соболья шапка его в снегу.
– Ну что, дедка? Письма уехали? Слава богу!.. Ты не серчай на меня. Ты ведь только говоришь про Расею, а сам, поди, рад, что выбрался оттуда.
От волнения руки у старика затряслись, и он выронил оглоблю.
– Нет, ты не думай так. – Дед отставил дугу в сторону. – Там земля, знаешь, вся сплошь запахана…
Дед подозревал, что все неуважение к старой родине идет от Ваньки Бердышова.
– Ну, что ты расстроился? – воскликнул Иван. – Я пошутил. Сам же я русский, всегда Расею помню и желаю туда съездить.
Иван, тряся головой, пошел со двора.
Старик огляделся, схватил бич и вдруг, размахнувшись, стегнул Ивана ниже спины так, что тот подпрыгнул.
– Ты че это? – обернулся он. – Больно, дедка!
– Ничего! – сурово ответил старик. – Иди с богом. Про Расею больше не шути!
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Коротко подстриженный, в сапогах и в русской вышитой рубахе, Айдамбо стоял перед Иваном. С ним приехал Покпа.
– Сватаемся, – коротко и добродушно сказал старик.
– Здорово, Покпа.
– Моя теперь не Покпа! Моя крестили, русское имя дали. Теперь моя другой имя… Мария!
– Как, ты сказал, тебе новое имя? Повтори.
– Мария меня назвал поп.
– Мария? Что так?
– Че Мария? – вспыхнул Айдамбо. – Я ему говорю: конечно, не Мария.
– Че не Мария, что ли? – рассердился старик.
– Да почему Мария? Поп, что ли, пьяный был?
– Такой имя.
– А старуху ты крестил?
– Крестил! Его тоже рубаху надели. Моей старухи теперь имя Аникей.
– Он Аникей, а она Мария, – недовольно оказал Айдамбо. Видно было, что ему уже надоело спорить об этом с отцом.
– Мария – такое имя баба не годится, – рассуждал Покпа. – Конечно, лучше буду моя Мария! Че Аникей! Как баба.
Покпа согласился креститься и все исполнял, как велел сын, но называться именем, по его мнению, похожим на бабье, он ни за что не хотел.
– Нет, Аникей – то имя как раз баба попадает! – отвечал он на все уверения. – Мориэ[68] – знаешь, че такое? Какой же баба Мориэ!
– Ладно, паря, будешь Маруська, – смеялся Иван. – Это как кому понравится называться. Назови хоть горшком, только не сади в печку.
– Моя теперь Мария. Сынка теперь чистый русский, грамота учит, поповская песня поет, на церковь работает, все понимает.
– А как старуха… Аникей-то?
– Аникей тоже так. Женить велит.
Покпа встал на колени. Оба гольда низко поклонились Бердышову.
– Я тебе скажу, Алексей, что ты мне теперь больше нравишься, чем в поповской одежде. А на охоту не ходил?
Айдамбо дважды ходил в тайгу на промысел и оба раза возвращался домой с хорошей добычей. Часть пушнины он отдавал на церковь.
– А ты кому меха отдаешь?
– Попу!
– А жениться едешь ко мне? Пусть поп тебе невесту ищет.
– Он говорит: если подарка не таскаем – грех, – вступился Покпа. – Венчать не будем. Тебе тоже привезли! – делая вид, что вспомнил, воскликнул старик. – Поп правду учит. Правильно учит. И ты тоже правильно учишь. Но я знаю: без хорошей шкуры не проживешь.
– Конечно! – весело воскликнул Иван.
– Я лучше знаю, что хорошим людям надо. Теперь у нас два хозяина и два долга, – с простодушным видом продолжал старик. – И нам в два раза больше мехов надо добыть, чтобы домой на озеро уехать. Еще мы наша дом мыли! Разный барахло тряхали… Невеста чистенький дом поедет, – тянул Покпа. – Ну, говори, наша женили будет, нет ли? Че играешь? Я че даром чистился, рубаха менял?
– Мне это не надо было. Для меня ты мог рубаху не менять. Ну, да ладно!
Самые богатые женихи были приучены ездить к Ивану. Долго хлопотали они из-за девушки, но Иван так вел дело, что все надеялись, но никто не был уверен.
Лишь Бердышов знал, какие выгоды были ему от Дельдики. Но нынче наступала пора отдавать ее замуж. Иван тянуть больше не собирался, но и выдать ее, полагал он, надо с умом. Айдамбо был лучший охотник во всей округе, и он любил ее.
Иван позвал жену и Дельдику.
Дельдика давно ждала этого дня. Она потупилась, но все же на миг взглянула на Айдамбо. Он стоял перед ней счастливый, растерянный, с любовью во взоре.