Зависть: теория социального поведения - Гельмут Шёк

а также в связи с тем, что наиболее креативные инновации и, более того, человечество как таковое, стали возможны только посредством окультуривания власти, зависть нельзя рассматривать как чисто негативное явление.

Зависть, однако, играет в процессе инновации и более непосредственную роль. Как показали Макс Шелер и Г.Г. Барнетт, инновации приветствуются прежде всего недовольными людьми. Вызывающая установка типа «Теперь я им покажу!» приводит не только к деструктивным, но и к продуктивным результатам. Здесь нужно тем не менее проводить различие. Все, кто писал о чистой зависти, рассматривают ее как исключительно негативную, деструктивную, отрицающую и девальвирующую ценности установку. Только когда человек осознает бессмысленность пережевывания завистливых сравнений собственной участи и участи других, только когда он понимает, что мучения зависти неизбежны, потому что стимулы для зависти находятся всегда, он становится способным превратить свое чувство зависти в состязательный импульс. Стремясь превзойти других своими достижениями, он может сознательно достичь (хотя и под влиянием зависти) фундаментально нового уровня соревновательного поведения, приводящего созданию ценностей.

Вопреки поверхностному взгляду, путь к избавлению от зависти – это не путь аскетизма, демонстративного воздержания, монастырской жизни или одиночества. Все такие действия и умонастроения, если они происходят от зависти, остаются связанными с завистливыми намерениями: акцентирование бедности превращает в желчь наслаждения богатых; другие должны будут страдать от чувства вины из-за того, что они не живут в бедности. Сомнительно, чтобы это сделало счастливым завистника. Освобождает от зависти только такая деятельность, которая наполняет нас новыми, иными побуждениями, чувствами и мыслями, которые, чтобы помочь нам, должны быть динамичными, новаторскими и направленными. на утверждение ценностей. Для многих людей желание победить собственную зависть, вероятно, было действенным стимулом для позитивных достижений и, следовательно, привело к удовлетворению, т. е. к успеху.

Верно, что во всех культурах поведение, избегающее зависти, является нормой, но среди огромного разнообразия культур могут также встречаться случаи, когда индивиды сознательно стремятся к чему-то или достигают чего-то с целью вызвать у своих критиков, соперников или родственников бессильную бешеную зависть. В таком случае провоцирование зависти в других является средством мести или наказания. В отличие от большинства других действий и методов, которые можно использовать для мести или наказания, провоцирование у соперника мучительного чувства зависти не является негативным или деструктивным актом для того, кто ее вызывает, потому что, как правило, он может вызвать зависть у других, только если он сам достигнет чего-то конкретного и докажет, что он лучше как наездник, рыбак, охотник, боец, любовник или писатель. В данном случае нас не волнуют притворные попытки, чья фальшь очевидна для завистника и которые, вследствие этого, обречены на неудачу; в качестве примера можно привести пресловутого американца залезающего в долги, чтобы превзойти соседа демонстративным потреблением.

Пределы зависти

Вездесущность завистливого человека, которого не следует путать с вором, приводит к возникновению следующего вопроса: как это может быть, чтобы собственность и обстоятельства жизни людей были настолько различны, как мы это наблюдаем? Почему завистникам так редко удавалось подчинить мир собственным стандартам, и даже когда это происходило – во время революции или внутри эфемерной секты, – то ненадолго? Можно сравнить это с сексуальным влечением, интенсивность которого в сочетании с универсальностью тем не менее никогда не приводили к тому, чтобы промискуитет становился нормой. Ни одно общество не допускает абсолютного промискуитета. В каждой культуре четко обозначены права собственности в сексуальной сфере, потому что ни одно общество не могло бы функционировать, если бы в нем не было ожидаемых и предсказуемых правил выбора сексуального партнера.

Ограничения, которые культура накладывает на зависть, можно понимать примерно в том же духе. Зависть является страстью, до такой степени ориентированной исключительно на взаимоотношения людей и к тому же настолько негативной, что ни одна группа и ни одно общество не смогли бы функционировать, если бы предварительно им в какой-то степени не удалось поставить зависть вне закона и – как и сегодня – перенацелить на те ценности, от которых не зависит выживание общества.

Кроме того, каждое общество ограничивает доминирование зависти как института и тиранию завистников тем, что для большинства людей эмоционально невозможно жить имея картину мира, предписываемую завистью. Об этом свидетельствует слово «надежда». Завистливый человек убежден, что удача всегда улыбается другим, что «им всегда везет», а ему одному не везет. Однако даже чисто физиологически вряд ли возможно прожить очень долго с такими ожиданиями по отношению к будущему. Выражаясь более кратко – крайне завистливые люди долго не живут. В ходе филогенеза у тех людей, кто был наиболее завистлив, было меньше шансов на выживание и соответственно на то, чтобы сформировать модели поведения.

Каждого, кому не удается скрыть свою зависть от соплеменников, почти всегда подозревают в колдовстве и часто устраняют. В отличие от некоторых социально-философских доктрин, появившихся в конце XVIII в., человеческие общества никогда не признавали зависть в качестве позитивной ценности, но лишь сформировали специфическое или общее избегающее зависти поведение – именно в силу того, что завистливые люди считались злобными. Крайне завистливый человек всегда принадлежал к меньшинству. Только в марксизме, с его абстрактным и возвышенным концептом пролетариата, обездоленных и эксплуатируемых, полностью легитимируется позиция неутолимой зависти. И даже это возможно только из-за подразумеваемого обещания, что в результате революции, для которой необходима мобилизация зависти масс, возникнет лишенный зависти бесклассовый рай равенства. Было бы абсурдом стремиться придать зависти какой-то иной статус постоянного института по сравнению с тем, которого она, без какой-либо официальной санкции, уже достигла в любом обществе.

Культурный этос, т. е. те светские и религиозные представления, которые управляют повседневной жизнью, в принципе основан на взглядах, порицающих эксцессы завистников. То, что человек за прошедшие тысячелетия смог сделать с собой и со средой, само по себе является достаточным доказательством его острой потребности представлять себе мир открытых для индивида возможностей. Жизнь, в которой я могу увидеть множество возможностей для себя, оставляет мало места для принципа зависти.

Из постоянного конфликта между колдунами и их жертвами, свидетельства которого в избытке предоставляет этнографическая литература, следует, что почти всегда и везде должны встречаться люди, которые, даже в борьбе с миром, полным опасных завистников, настаивают на своих личных представлениях о будущем и на улучшении того, что их окружает. Первый и единственный обладатель швейной машины или велосипеда в какой-нибудь африканской деревне знает, что его ждет, но все же менее отваживается сделать «шаг вперед».

Тем не менее путь неравенства менее тяжел для человека, живущего в сообществе, чья культура выработала представления (например, о различной степени везения), которые могут успокоить его собственную совесть и обезоружить завистников. Очень успешно справляется с