DARKER: Бесы и черти - Екатерина Белугина

номер 7 хотел спрятаться в темном углу. поскользнулся на синем мхе. упал. увидел человечка номер 1 с отверткой в голове

я побежал, круша пластиковые стенки

бесполезная левая рука. человечек номер 7 пригибается и скользит мимо меня

я пробую оторвать свою левую руку. не могу. скрип на каждом шаге. масло все вытекло

крик. это смотровая. Там голова человечка номер 5 смотрит на звезды

значит человечек номер 7 не свалился повторно в яму с жижей. умный человечек. запомнил

но человечку номер 7 некуда бежать. я пойду кратчайшим путем и появлюсь оттуда, откуда он меня не ждет

Терка не работает. путь свободен

Кр-р-р-ршшжр. Кр-р-р-ршшжр

терка

сплошное РАЗОЧАРОВАНИЕ

+

человечек номер 7 стоит и смотрит на меня

он тоже разочарован

он знает, что ему некуда бежать

хрустит под ногами стружка

я иду

специально иду медленно

Молот волочу за собой

я покончу с человечком и починю левую руку

она мешает мне

торчит и цепляется за что-то все время

вот и сейчас. зацепилась

я дергаю ее, пытаюсь освободиться

плохая неработающая терка

слышу скрежет. ноги разъезжаются

она сработала

Терка!

я не могу встать. теряю молот. меня тащит по стружке. по острым зубья

во все стороны летит ржавчина

хрустит мой корпус

мне ободрало лицо. правый глаз не видит. ноги не слушаются. их нет

Терка останавливается

думаю, ее нужно отрегулировать. и для человечков надо поставить более мелкие зубья

пробую ползти. за мной тянется лента искореженного металла

человечек номер 7 стоит надо мной. он держит Молот. поднимает его

не знал, что человечки такие сильные

человечек поднимает Молот

не знал

молот

плохой

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Сбой

Сбой

Сбой

…….…………..

Черт № 1

Дмитрий Костюкевич

Человек за монтажным столом

Человек за монтажным столом, которого зовут Всеволод Гирс, берет в руки ножницы.

Какую структуру выбрать? Рассказать историю задом наперед? Монтажу подвластны игры со временем – можно начать с самого шокового, атмосферного эпизода: показа «Голодных джунглей» в берлинском кинотеатре на Курфюрстендамм. С мельтешения черно-белых кадров, обильно раскрашенных красным, как знамя в «Броненосце „Потемкине“».

Или со сцены встречи с учителем.

Или с крадущегося движения камеры сквозь влажные сумерки тропического леса, вздрагивающие, шевелящиеся в отдельных своих частях, точно разрубленное на куски животное.

А может, с крупного плана мужчины с большим ртом и темными злыми глазами.

С ассоциативной вставки: муравьи поедают умирающую гусеницу.

С надписи: «Джун все го».

Он просматривает материал. Пытается почувствовать общий ритм фильма. Прикидывает монтажный план и склоняется к типично-драматической структуре, разработанной еще Аристотелем, когда все главное – в конце, а катарсис достигается при помощи страха.

Решено.

Он начнет с детства героя.

Родился Всеволод Гирс на излете девятнадцатого века в черноземном губернском городе Российской империи, на высоком берегу неспешной реки с множеством купален и лодочных пристаней. На другом берегу высились огромные дубы и корабельные сосны. Летом большая часть города была на реке: купались, плавали в лес на плоскодонках и яликах. Зимой заготавливали для ледников глыбы льда.

Сам город был приземистый, сонный, утопающий во фруктовых садах. Для прогулок – две улицы в центре, набережная. Но маленького Лодю неудержимо влекли большие города: Москва, Петербург, Баку, Берлин, Париж… Он знал их по открыткам, олеографиям и кино.

Заграничные и отечественные фильмы крутили в двух синематографах, принадлежащих местному предпринимателю. Молодежь пускали только по субботам, перед сеансом фойе полнилось гимназистками и суетливыми кавалерами. Иногда немые картины «озвучивали»: артист за экраном читал текст. Лодя представлял себя таким артистом, когда смотрел фильмы с обратной стороны полотняного экрана, который летом натягивали в городском саду. Билеты на места за экраном продавали в полцены, потому как приходилось читать надписи справа налево.

!илод йещин ман титавХ

ан яьтсачс мещиоП

…егород [16]

Заезжие театральные труппы выступали в большом деревянном сарае. Лодю завораживал театр (аляповатость задников и непрофессионализм актеров, часто пялящихся на суфлера, он осознал лишь спустя годы, впервые побывав в Московском Художественном театре).

Отец работал ремингтонистом в земской управе, в свободное время рисовал увеличения с фотокарточек. Лоде нравилось наблюдать за кропотливой работой отца, склонившегося с лупой над карточкой. На один портрет уходило несколько недель.

Мать была школьной учительницей, женщиной доброй, доверчивой, бесконечно терпеливой, всецело отдающей себя другим. Она стряпала, обшивала, стирала, мыла, колола дрова, рассказывала сказки и небывалые истории, которые обожал Лодя, особенно зимними морозными вечерами, когда на пожарной каланче хрустко веял красный флаг, оповещающий об отмене школьных занятий.

Воспитывался Всеволод на приложениях к журналам «Нива» и «Вокруг света»: Пушкин, Тургенев, Чехов, Толстой, Жюль Верн, Герберт Уэллс. Он хорошо рисовал на гордость отцу, который считал, что сын станет художником.

Закончив реальное училище, Всеволод отправился в Москву. Покоренный столичными театрами, он мечтал писать театральные декорации. Подхалтуривал иллюстрированием книг, изготовлением вывесок и плакатов. Знакомый отца, известный архитектор, устроил художником по костюмам в «Журнал для дам».

Отроческая душа Всеволода не могла постичь смысла Первой мировой войны. Людей гнали на фронт, без конца истребляли. Калеки возвращались без ног, рук, со знаками отличия. При этом были и те, кто на войне богател, например снабженцы-тыловики, «земгусары». В этот страшный и непонятный период расцвел российский кинематограф, с которым вскоре крепко связал свою жизнь Всеволод Гирс.

В кинематограф восемнадцатилетний Гирс попал по рекомендации все того же отцовского знакомца-архитектора: поступил художником на кинофабрику Ханжонкова (архитектор проектировал дом режиссера «Обороны Севастополя»). О кино Гирс знал мало, особой охоты до работы на студии не имел, но жалованье положили хорошее, да и все ближе к театру.

Съемочное ателье напоминало дворцовую залу, разделенную на комнаты стенками, щитами, простынями черного бархата. В глаза бросались колонны, лестницы, балконы. Со стеклянного потолка свисали люстры. Из пролетов между декорациями на площадки лился ослепительный дуговой свет юпитеров; прожекторы трещали и сыпали углями. В трех павильонах одновременно снимали материал для трех фильмов. Режиссеры выкрикивали команды актерам и монтерам-осветителям.

Лишь в одном углу ателье актеры играли без подсказок, отрепетировав сцену, а камера не была статичной.

Туда-то и привел Гирса встретивший его технорук.

– Ефим Дмитриевич в кино пришел из авангардного театра, спектакли ставил. А по молодости, говорят, художник был неплохой. Так что сработаетесь, не дрейфь, – напутствовал он.

– Стоп! Выключить! – крикнул режиссер и повернулся к новенькому.

У Ефима Дмитриевича Торжевского были скульптурное лицо и тяжелый внимательный взгляд.

– Пополнение?

Гирс кивнул и представился.

– Глянь, какой вымахал! – искренне восхитился Торжевский, задирая голову. – Декорации без стремянки рисовать будешь?

Гирс смущенно