История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

Никто не перебивал, ничего не спрашивал, когда Тео замолчал – не слышно было ни звука. Просветитель Инанис неподвижно смотрел в сторону.

Слишком туго завязанный узел, болезненный, удушающий, понемногу ослабевал. Но вместе с воздухом Тео полной грудью вдохнул страх и ощущение катастрофы.

Инанис встал и, шагнув вниз с небольшого возвышения, на котором стоял его стол, начал говорить, и его размеренные слова застывали в пространстве, как насекомые в янтаре.

– Да, Тео, ты мог бы стать превосходным учёным. Твой ум, отточенный в Ледяном Замке, стал хорошим оружием. И поэтому я позволю себе сражаться всерьёз.

Обеспокоенные слушатели смотрели то на бесстрастного Инаниса, то на растерянного Тео. Просветитель тем временем продолжал, окидывая взглядом застывшую, как зимнее озеро, аудиторию:

– Обычно мы рассказываем об этом хранителям перед экзаменом на просветителя, но для вас я сделаю исключение. Действительно – то, что говорит Тео, правда, и авторы источников Жизнеописания сообщали о том, что Защитник был человеком. Но если бы Тео пошёл дальше и стёр ещё немного пыли с рукописей в разделе первоисточников, а также внимательнее изучил историю Шестистороннего в этот период, то он, несомненно, обнаружил бы новые несоответствия. Дело в том, что во времена авторов первоисточников Жизнеописания служители Защитника подвергались гонениям со стороны Тар-Кахольского университета и покровительствующего ему короля. Не имея возможности доказать появление сущности из другого мира, служители Ледяного Замка, пользуясь методом профессоров логики Университета, составили надёжное и практически неопровержимое доказательство того, что Защитник был человеком. И учёные не смогли ничего противопоставить, были вынуждены отступить. Но перед смертью один из авторов воспоминаний признался в том, что совершил и что камнем лежало на его совести все годы, и завещал составить Жизнеописание так, как оно должно было выглядеть, что много лет спустя исполнили просветители, тщательно всё перепроверив. Об этой истории, как вы понимаете, в Ледяном Замке не любят распространяться, но первоисточники того времени, конечно, хранятся в том виде, в котором их составили – их-то и обнаружил Тео в своём поиске истины. Если кому-то нужны будут подробности или доказательства, я к вашим услугам. Особенно ты, Тео, с твоей страстью сомневаться, хочешь ли ты убедиться?

Тео резко и неучтиво замотал головой, не в силах произнести ни слова. Он чувствовал, как будто тонет в ледяных водах горной реки, захлёбываясь, хватаясь за скользкие острые камни. Едва обретя дыхание, он тут же его потерял. Ощущение уходящей из-под ног земли стало таким явным, что он крепче схватился за край стола.

Самоуверенный глупец, напыщенный, самодовольный слушатель-умник. Не больше, чем мальчишка из сказки, возомнивший себя королём. Так легко оказалось поставить его на место: всё, что он построил вокруг себя, обернулось просто бумажными декорациями кукольного театра, которые валятся от малейшего дуновения ветра Истины…

Просветитель шагнул ближе к Тео, не видя уже никого вокруг. Взгляд Инаниса стал вдруг прямым и единственно возможным, как квадрат гипотенузы треугольника.

– Впрочем, Тео, ты, конечно, вовсе не обязан мне верить, как и кому-либо из просветителей. Можешь лелеять свои сомнения, словно сильные растения на плодородной почве искушённого разума. Слышишь, я даже говорить стал, как твои любимые поэты, – тут Инанис усмехнулся, и в его усмешке явственно скользнуло сильное душевное волнение со вкусом полынной горечи. – Может быть, когда-нибудь ты сможешь доказать, что мы обманщики, что вера в Защитника – не больше, чем умелое манипулирование жителями Шестистороннего…

– Я этого не говорил! – воскликнул Тео, едва не плача.

Инанис усмехнулся – на этот раз, с откровенной ненавистью, – и сказал:

– Разумеется. У тебя всё ещё впереди, Тео. Я даже не знаю, зачем ты потратил столько времени на нас, жалких мистификаторов. Впрочем, изучение логики и языков явно пошло тебе на пользу.

Тео молча стоял, слушая, как стихает звук шагов просветителя Инаниса. Первый раз просветитель позволил себе покинуть занятие до его окончания. И Тео мог бы гордиться, что стал причиной этого. Но пустоту в его душе, всю без остатка, заполнила царапающая многообещающая боль, которую причинило это поспешное отступление просветителя и его почти детская злость. Тео отчётливо понял, что он больше никогда не сможет пить кофе и обсуждать поэзию с Инанисом. Но что ещё хуже – просветитель наверняка не будет говорить так, как с Тео, уже ни с одним слушателем.

Когда лихорадочная решимость отступила, Тео, не замечая никого вокруг (впрочем, слушатели и не решались заговаривать с ним – а те, кто мог бы, не знали, что теперь сказать), добрёл до своей комнаты и сел на кровать, прислонившись к стене. Что-то происходило вокруг, но слушатель ничего не чувствовал, как будто заключённый в стеклянную призму образец человека. А потом он словно открыл глаза – и отчаяние и непоправимость произошедшего встали непреодолимой стеной вокруг его сознания. Куда бы ни направлялись его мысли, они неизменно натыкались на эту преграду. Пожалуй, только в этот момент Тео по-настоящему осознал, что произошло. И от ненужной и унизительной жалости к себе ему стало по-настоящему плохо. Как будто закончилось действие сильного обезболивающего, вызывающего видения, и мир предстал в мрачных красках новой реальности.

Весенний день понемногу клонился к закату. В комнату Тео не попадали прямые лучи – только мягкий свет густым малиновым сиропом стекающего за горы солнца. От приоткрытого окна тянуло холодом, но слушатель не стал закрывать его, потому что с холодом в комнату залетал беззаботный щебет птиц, гнездившихся в камнях Ледяного Замка, а только стянул с кровати колючее покрывало и закутался в него.

Соседи Тео были на занятиях, и до Вечернего Обряда было ещё долго, когда в комнату постучали. На пороге стоял Плиний Фиделио, который тут же, не глядя на слушателя, бросил:

– Меня отправили сказать, что через час просветители желают видеть тебя в зале Совета для рассмотрения твоего проступка. Если у тебя есть какие-то пожелания, я могу передать.

Тео машинально покачал головой, плотнее закутываясь в покрывало.

Дождавшись реакции, хранитель развернулся, чтобы уйти.

– Плиний! – остановил его Тео. И когда хранитель замер на месте, хотя не стал оборачиваться, шёпотом спросил: – Меня прогонят, да? Так?

– Это будет решать Совет просветителей, как ты и сам знаешь, – всё-таки обернувшись, сказал Плиний, и в его взгляде мелькнуло сочувствие, тут же утонувшее в ледяных водах строгого взгляда.

– Но как ты… думаешь? – снова спросил Тео, в безумной надежде услышать что-то ободряющее.

Плиний не выдержал холодного размеренного тона, которым, как ему казалось, надёжно вооружился по пути к слушателю. Боль и горечь потери и чувства вины, поедавшие его изнутри, не спрашивая, прорывались на поверхность.

– Раньше тебя вроде бы не очень интересовало моё мнение, – сверкнул глазами хранитель и стремительно зашагал прочь, как будто опасаясь, что Тео снова сможет остановить