Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

href="ch2-1351.xhtml#id1052" class="a">[1351]. И теперь для всех ропщущих народных толп, которыми он правил, Антиох был опозорен. «Некий вождь прекратит нанесенный им позор» для сильного народа на Западе, и «даже свой позор обратит на него»[1352]. Империя, на перестройку которой Антиох потратил всю жизнь, тут же растворилась.

В Армении во время сражения Артаксий или Арташес правил над одной частью страны; другой – некий Зариадрий. Они правили в качестве стратегов Антиоха, и, очевидно, заменили древнюю армянскую династию, которая именовала себя царями[1353] и притязала, как и остальные царские дома иранского происхождения, на происхождение от одного из Семи. Ксеркс, за которого Антиох в 212 г. до н. э. выдал свою дочь, после этого был убит по наущению селевкидского двора[1354]. Старый род подошел к концу, согласно Страбону, вместе с Оронтом, о котором более ничего не известно. Царей заменили стратеги – признак того, что Армения перешла в более непосредственное подчинение Селевкидам. Были ли Артаксий и Зариадрий местными, армянскими князьями, или же они пришли из какого-то другого места и были назначены Антиохом – мы не знаем. В любом случае их имена говорят о том, что они были иранцами по происхождению или культуре. Магнесия заставила их отказаться от гегемонии Селевкидов. Они объявили себя друзьями Рима, и стратеги, в свою очередь, стали царями. Северная Армения стала царством Артаксия, Южная, именовавшаяся Софеной, – Зариадрия. Артаксий построил новый город в долине Аракса, назвав его в свою честь Артаксатой, и сделал его столицей своего царства. Согласно всеобщему убеждению, место это было выбрано и план города начертан великим Ганнибалом, который в своих странствиях после поражения Антиоха добрался до самого двора нового армянского царя[1355].

В самом Иране Магнесия, видимо, сразу уничтожила работу Антиоха, проделанную за тридцать лет до этого. Примерно в то же время, когда Антиох вступил в последний бой в Малой Азии, парфянскому царю, которому он навязал свой суверенитет, Арсаку III, наследовал Арсак IV Фрияпатий. Смена правителя, может быть, означала новую декларацию независимости[1356].

Антиох, возвратившись поспешно обратно из Малой Азии, снова обратил свои мысли к полю древней славы – к Востоку. Именно оттуда он брал богатства и славу, которые растратил в войне с Римом. И теперь, когда сундуки его были пусты и армии разбиты, было ли невозможно для него снова вернуть себе силу на Востоке – как Антей от прикосновения к земле?[1357]

Как только мир с Римом наконец был заключен и клятвы были принесены (лето 188 до н. э.), Антиох оставил Селевка в Сирии в качестве соправителя[1358] и рванулся на Восток. В Средиземноморье его уже никогда не видели. В Антиохию пришли вести о том, что он бесстрашно отправился с отрядом своих воинов в холмы Элимеи (современный Луристан), где храм какого-то местного бога обещал великую добычу из серебра и золота, и там его одолели свирепые варвары. Такова была общепринятая версия гибели царя[1359]. «Затем он обратит лицо свое на крепости своей земли, но споткнется, падет, и не станет его»[1360] (187)[1361].

Селевк IV Филопатор, который теперь уже правил один, обладал определенным опытом. Он играл активную роль в войне с Римом. Политическую роль, которую он унаследовал, едва ли можно было назвать блестящей, но она не была бесчестной: ему предстояло руководить медленным восстановлением царства после рокового дня Магнесии. Самым тяжелым последствием поражения стала пустая казна. Это было зло, которое исцелить могло только время, и вылечить его мог только период покоя, когда абсолютно необходимо было избегать любых осложнений. Бездеятельное царствование Селевка Филопатора привело к тому, что его стали считать слабым правителем: едва ли это справедливо, поскольку как раз в тот момент амбициозная политика была бы безумием.

Сирия тревожно смотрела на все повороты в политике средиземноморских государств; селевкидский двор продолжал собирать все слухи из Малой Азии, из Македонии, из греческих республик. Это было время, когда все мысли людей были заняты этим великим переходным периодом. Наиболее могущественный город Италии мощной рукой вмешался в дела Восточного Средиземноморья. К некоторым государствам Рим пришел в качестве союзника, к другим – врага, как защитник эллинской автономии, но явно он не был завоевателем. Он не аннексировал никаких территорий к востоку от Адриатики. Но сейчас, во время мирной передышки после Магнесии, люди осознали реальную значимость военного столкновения, свидетелями которого они только что были. Союзники, как и враги Рима, начали чувствовать, как невидимые обручи сжимают их быстрее, чем всеми признанная гегемония македонских царей. И с этим ощущением по всему греческому миру прокатилось мощное чувство отвращения – это была мучительная агония, стремление спастись от наступавшей на них силы до того, как всякая возможность сопротивляться исчезнет.

Это ощущение было общим и для союзников, и для врагов Рима, но его все-таки оказалось недостаточно, чтобы устранить старый раздор. У врагов оно не смягчалось ничем, кроме страха перед мщением Рима; у союзников – смягчалось желанием по-прежнему получать поддержку римлян. Под давлением момента они не могли удержаться от того, чтобы не приносить свои ссоры в сенат, стараясь заручиться словом римлян относительно своих просьб, хотя, поступая так, греки все больше и больше запутывались в этой сети.

Конечно, ни в какой момент больше никто, кто выступал в качестве противника Рима, не мог рассчитывать на такое всеобщее сочувствие в Восточном Средиземноморье. И вскоре глаза людей начали обращаться к царю Македонии: Филипп был полон недовольства из-за недостаточного вознаграждения, которое он получил за свою помощь против Антиоха. Стало известно, что он ведет широкомасштабные приготовления к еще одному противостоянию. Филипп скончался в 179 г. до н. э., но его планы и подготовку продолжал незаконный сын царя, Персей, который взошел на македонский трон.

В такое время никто не находился в более деликатном положении, чем царь Эвмен. Пергамский двор был слишком хитер, чтобы игнорировать все неудобства и опасности покровительства римлян. Прожить без него Эвмен, конечно, не мог; он не мог бросить тень на свою верность как главного союзника Рима, но при этом царь осознал, что очень важно давать Риму как можно меньше поводов для вмешательств в Азии.

Действуя по этому принципу, Эвмен, судя по всему, сделал своим идеалом состояние семейного согласия между азиатскими царями. Магнесия оставила его в довольно мрачной изоляции. Он единственный среди царей был другом Рима. И как только дом Селевка оказался в положении, когда он перестал угрожать Пергаму, Эвмен был готов протянуть руку дружбы. Посланники Антиоха, которые явились в римский