Царство селевкидов. Величайшее наследие Александра Македонского - Эдвин Бивен

еще более выразительно эта черта проявлялась у Антиоха IV. Его воображение и чувства вытеснили разум. Он обожал парадность и театральные эффекты. Царство его тихого брата выглядело скромным по сравнению с его правлением, полным одухотворенного движения и смелых действий – но именно Селевк Филопатор собрал средства, а Антиох Эпифан оставил свое царство банкротом.

В Антиохе, как мне кажется, было нечто богемное, какая-то поверхностность умственного склада, для которой обычная проза жизни слишком тяжеловесна: ему нужно было постоянно услаждать себя новыми цветами и чувствами. И поэтому он обожал блеск царского титула, золото и пурпур, фанфары и пышные титулы, а сдержанность и торжественность придворного этикета казались ему невыносимо скучными.

Ночью, когда великий город шумел вокруг дворца гудением полночных попоек, его часто манило наружу желание участвовать в свободной жизни, которая разворачивалась на этих многолюдных улицах. Он порой ускользал от придворных и исчезал в проулках с одним или двумя близкими друзьями. Зачастую какая-нибудь компания молодежи, которая выпивала вместе ночью, слышала шум, как еще одна братия гуляк подходит к ним со звуками рогов и арф, – и бывала поражена внезапным явлением самого царя. Иногда его видели и в полдень – он был опьянен вином и бросал на улицу пригоршнями деньги. Люди встречали его, увенчанного розами, облаченного в золотые одежды – он шел по какому-то непонятному делу. Ходить за ним не следовало – он мог защититься от такого любопытства, кидаясь камнями![1389] Даже жизнь конюхов и носильщиков была ему интересна, и любой из космополитичной толпы, которая растекалась по улицам Антиохии, мог обнаружить царя среди своих собутыльников. Он мылся в общественных банях, а однажды, когда его рабы принесли мази для умащения царя – драгоценные смолы, ради которых грабили Азию, – какой-то человек из толпы заорал: «Везет вам, царям – пользуетесь такими вещами, и от вас так хорошо пахнет!» Антиох обратил на него внимание и на следующий день приказал разбить над головой этого человека целый горшок отборной мирры. Последовало столпотворение: всем хотелось обмазаться разлившейся мазью, люди дрались и поскальзывались на скользком полу; при этом царь визжал от смеха.

Антиоху не нравилась именно формальность, рутина жизни. Со всем его республиканским добродушием, по сути, у него был характер тирана. Он не переносил, когда его порывы пытались сдержать консерваторы. Царь любил творить неожиданное. Какому-нибудь серьезно-торжественному советнику он церемонно преподносил игральные кости или пригоршню фиг; другой раз он хватал на улице случайного человека и дарил ему что-нибудь ценное – в обоих случаях он испытывал наслаждение, глядя на выражения их лиц. Его капризы были близки к помешательству. И при этом его увлеченность и добродушие могли быть притворными и скрывать какую-нибудь зловещую цель. В этой непредсказуемости был и мрачный аспект. Он без труда шутил с человеком, которого хотел ранить. В его ласковости было что-то жутко опасное: он походил на пантеру[1390].

Конечно, в таком характере при всех его недостатках можно ожидать найти и какое-то эстетическое чувство. И Антиох был энтузиастом-виртуозом. Когда он вырывался из дворца, его чаще всего можно было найти среди тех, кто работал с золотом и серебром, ювелиров и граверов: со страстью и упрямством он обсуждал какие-нибудь детали их ремесла. Но он действовал и в более крупных масштабах, удовлетворяя любовь к искусству пышными постройками и украшая города. Греческие художники стекались в Антиохию толпами со всех сторон; новые храмы и общественные здания вырастали под присмотром царя.

Если помнить о характере Антиоха в целом, то мы можем представить себе и каков был его эллинизм. Храмы и внешняя слава греческих городов, освященные временем формы их религиозной и гражданской жизни – именно их видимая красота или исторические ассоциации пленяли царя. Если посмотреть глубже, то можно было бы увидеть, что, хотя греческая религия, ее мифология и ритуалы, а получил некоторый отпечаток красоты и изящества от народа, среди которого она приняла свою форму, была тем не менее одной из наименее отличительных черт эллинской цивилизации, наследием тех дней, когда еще не было противостояния эллинов и варваров. Можно было счесть, что формы республиканского государства обладали какой-то ценностью, кроме исторической, только в том случае, если они были орудием определенных настроений. Для Антиоха были дороги сами эти формы. Иногда ему хотелось разыграть комедию, представляя римлянина. Сам царь являлся в римской тоге и выступал в общественных местах, якобы борясь за место эдила или трибуна. Конечно же, его выбирали, и он занимал место на римском курульном кресле и решал споры на рынке с торжественной сосредоточенностью и вниманием. Этот апостол эллинизма пожелал ввести в Антиохии даже столь уродливую и грубую черту римской жизни, как гладиаторские бои. Он считал своей победой, когда антиохийская толпа постепенно привыкла сначала к виду ран, а потом и к резне[1391].

Мы можем только предполагать, что у Антиоха ко всем его причудам и порывам присоединялось какое-то неопределимое очарование мальчишеского восторга, счастливого бесстрашия – и некая интересная красота лица, которую, как я думаю, можно увидеть на монетах, – чтобы понять, насколько сложным было мнение современников о нем[1392]. Кажется, странные противоречия его личности никак нельзя было примирить[1393]. Был ли он существом, одаренным блестящей и действенной энергией, поистине царственной по масштабам своих предприятий, и великой щедростью?[1394] Или это было создание, одаренное глубокой, поистине дьявольской хитростью, «царь наглый и искусный в коварстве»?[1395] Может, он простодушное дитя природы?[1396] Или охваченный фантазиями безумец?[1397] Люди, умеренные в своих суждениях, просто не знали, что и сказать о нем[1398].

Овладев Сирией, Антиох, как говорит наш источник, правил там мощной рукой[1399]. То, что мы узнаем о его внутренней администрации, надо признаться, выставляет царя не в лучшем свете. Его главными советниками были двое юношей, братья Гераклид и Тимарх из Милета, которые добились его благорасположения самым гнусным образом; Гераклида сделали министром финансов (ἐπὶ ταῖς προσόδοις), а Тимарха – управителем восточных провинций[1400]. Кроме того, главные города Киликии – Тарс и Малл – узнали, что их отдали любовнице царя, Антиохиде, и вследствие этого Антиоху вскоре пришлось разбираться с восстанием в этой области[1401].

Но были и некоторые формы покровительства, которые, как несомненно вскоре поняли города его царства, новый царь был готов даровать. Показная роскошь большого городского праздника должна была привлечь его внимание. В Тире отмечался фестиваль с играми каждые четыре года – периодический принцип, который почти наверняка был подражанием