Степень вины - Ричард Паттерсон

Когда это произошло, до конца игры оставалось тридцать секунд.

Теперь Фэрроу должен был придумать что-нибудь новенькое.

Он стоял с мячом напротив Карло, в двух футах от него. Тот поднял перед собой руки, согнув колени.

Вдруг Фэрроу бросился в свободный проход.

Двумя шагами он набрал полную скорость. Но Карло раскусил его замысел. Он оказался на фут впереди, закрывая проход в зону. Тогда Фэрроу остановился и бросил мяч с пятнадцати футов, столь неожиданно, что Карло не успел даже остановиться.

Движение это было столь безупречно, что напоминало танцевальное, совершаемое за счет мускульного автоматизма и безошибочного инстинкта. Бросок был слишком хорош, чтобы оказаться промахом.

Карло смотрел, как мяч влетел в кольцо.

За пятнадцать секунд до конца Лесная вела с преимуществом в два очка.

Мак шумно потребовал тайм-аута. Но когда Карло подбежал к скамье, тренер вполне владел собой.

— Ты ничего не мог сделать, — сказал он Карло.

— Все в порядке, — ответил Карло. — Этим они лишь купили себе дополнительное время.

В этот самый ответственный момент сезона тренер Мак нашел в себе силы улыбнуться:

— Как рука, нормально?

— Нормально. — Карло задумался на мгновение. — Если это не противоречит планам, я хотел бы, чтобы пас шел на меня.

Мак кивнул:

— Не противоречит.

Он подозвал команду, окружившую его кольцом. Ребята тянули к нему напряженные, сосредоточенные лица.

— Мяч пасуем на Карло, — приказал он и послал команду в игру.

Раздался свисток. «Академия» вбрасывала мяч. Карло приплясывал на фланге, стараясь ложными выпадами вывести Фэрроу из равновесия, ждал, когда можно будет начать прорыв.

Когда он наконец рванулся в свободный проход, за пять секунд до конца, ему дали пас.

Хороший пас, великолепно рассчитанный. Но когда он повернулся, чтобы вести мяч, Тони Фэрроу с такой силой ударил его по запястью, что вначале он услышал звук и лишь потом почувствовал боль.

Раздался свисток.

Карло сложился пополам от боли. Этот дьявол Фэрроу ударил его намеренно.

— Два броска, — объявил рефери.

Игру вел Карло, он сам этого хотел. Но из-за поврежденного запястья она складывалась так, как того хотел Фэрроу.

Все еще скрючившись от боли, Карло попытался согнуть руку в запястье. Рука онемела. Он выпрямился, сохраняя на лице невозмутимое выражение, неторопливо пошел на линию броска.

Два штрафных. Он должен сделать их оба.

Из опыта Карло знал, что запястье распухнет. Рука перестанет сгибаться в этом месте, тренировку завтра он вынужден будет пропустить. Надо будет приложить лед. Впрочем, завтра это уже и неважно, сегодняшняя игра — последняя в сезоне. Завтра будет только мама.

Боковым зрением Карло увидел вставших в линию по обе стороны от него игроков. Голубая форма, красная, потом снова голубая — изготовились к борьбе за мяч с отскока, если Карло доведется промахнуться. Справа от него был Тони Фэрроу. «Лесные» снова топали ногами. Оставалось три секунды.

Забудь об этом. Просто сосредоточься. Ни на что не смотри, только на кольцо: забудь про счет, про шум, про боль в запястье. Отгородись и от всего остального в жизни.

Когда он делал бросок, единственное, что он видел, — корзина.

Пронзило болью от запястья до локтя.

Мяч, крутясь по металлическому ободу, сделал один круг, другой… и наконец скользнул в кольцо.

Толпа взревела. Выражение лица Карло не изменилось. Но ощущение у него было такое, будто руку зажали в тиски. Он не ошибся — Тони Фэрроу сломал ему руку в запястье.

Надо было сделать еще один бросок.

Зла на Фэрроу не было. Руку ломать он не собирался. Просто бил по слабому месту, принуждая Карло отказаться от атаки. Такова игра — те, кто думает, что баскетбол не контактный спорт, просто плохо знают эту игру. То же самое отец как-то в шутку сказал о юриспруденции.

Но что же делать с этим запястьем?

Придется иначе проводить бросок. Мяч кистью ему уже не бросить, придется просто толкать его всей рукой.

Зал смолк, как будто с первым броском Карло из него вышел весь воздух. Насмешки прекратились.

Еще только один бросок.

Карло выпрямился. Сделал вдох, выдох, расслабился. Он видел только щит.

Держал мяч на уровне подбородка, баюкая его левой ладонью, он правой рукой толкнул его в сторону корзины. Глаза жгло. Но он видел, что траектория подходящая. Только слегка смещена к левому краю корзины.

Мяч упал внутрь обруча, с левого края.

Хорошо, подумал Карло.

Мяч прыгал, бился о кольцо, крутился по краю корзины. Потом остановился, качнулся и упал на пол, минуя корзину.

Раздался стон, ликующие вопли, радостная возня на той стороне, где была команда Тони Фэрроу. Потом игроки Лесной собрались в кучку, радуясь победе. Карло оцепенел.

Он согнулся, опустив голову, положив ладони на колени. Запястья он уже не чувствовал.

Игра была проиграна.

Товарищи по команде подходили к нему, хлопали по спине. Тренер обнял.

— Ты у нас самый лучший игрок. Если уж мне суждено проигрывать, я хотел бы проигрывать с тобой.

— Спасибо, — сказал Карло, опустив взгляд, нужно было время, чтобы взять себя в руки.

Он почувствовал, что Тони Фэрроу стоит рядом с ним. Соберись с духом, Карло. Он поднял глаза.

— Как рука, о'кей? — спросил Фэрроу.

— Отлично, — ответил Карло. — Хотя теперь это и неважно.

Сезон окончен.

Фэрроу пристально смотрел на запястье Карло. Оно заметно опухло, кожа у кисти изменила цвет. Фэрроу взглянул в глаза Карло, его лицо было серьезным.

— Послушай, ты, кажется, становишься игроком.

Карло кивнул:

— Ну, ты же не захочешь играть один.

Фэрроу улыбнулся. Задумался на мгновение, как будто собираясь сказать еще что-то, потом протянул ему левую руку. Карло пожал ее.

— До встречи в следующем сезоне, — бросил Фэрроу и ушел.

Следующий сезон, подумал Карло. Где-то он будет в следующем сезоне. На душе было пусто.

— Не хочешь пойти пообедать? — спросил кто-то.

Это был отец. Тон у него был деловой, как будто он заехал за ним после тренировки.

Это удивило его. Вспомнился вдруг момент, когда он впервые встретил этого человека, тот тогда казался таким высоким. От этого Карло снова почувствовал себя маленьким мальчиком. И даже, кажется, утихла боль, которая уже жгла глаза.

— Лучше вначале отвези меня в больницу, — проговорил он.

Пляж выглядел иначе, чем накануне вечером.

Терри ожидала, что узнает место, где они стояли с Кристофером Пэйджитом. Но следов они не оставили. Послеполуденное солнце искрилось у кромки воды. Шум набегающих на берег волн был ровный и убаюкивающий.

Они сидели в укромном уголке среди прибрежных скал, укрытые от ветра. Елена играла у ее ног. С детской серьезностью она усаживала своих кукол на пластмассовые игрушечные стулья, за игрушечные пластмассовые столики… Терри поняла, что куклы — это целое семейство: папа, мама и маленькая девочка. Ей захотелось вдруг узнать, о чем думает Елена. Но мысли о Пэйджите снова отвлекли ее.

Она подумала, что он никогда больше не согласится быть адвокатом Марии. Его последнее выступление было великолепным, лучшего Мария и пожелать не могла. Наверное, оно удалось из-за того, что Пэйджит говорил, зная правду о случившемся в номере отеля. Но об этом, кроме Терри, никто и догадаться не мог. Возможно, Терри только показалось, что он задел какие-то струны в душе судьи Мастерс. Вспомнив последнее замечание Кэролайн, призывающее сдерживать эмоции, Терри подумала, что та адресовала этот призыв прежде всего себе.

А может быть, все это только игра воображения. Юристы, страхи которых растут день ото дня, начинают слишком много вычитывать в молчании судьи, в его случайном замечании, недаром Пэйджит однажды процитировал Зигмунда Фрейда: сигара — это только сигара, и ничего больше. Но Пэйджит мог влиять на события лишь частично. Были вещи, которые он не мог контролировать, — процесс Марии Карелли, судьба злополучных кассет… Терри вдруг захотелось, чтобы жизнь стала подобна видеопленке, чтобы в режиме перемотки можно было перенестись в завтра и посмотреть, чем закончатся слушания.

Кассеты.

Теперь они пугали ее, хотя она никогда не стала бы говорить об этом Пэйджиту. Но если он уничтожит их, а контора окружного прокурора выйдет на Терри, обвинение предъявят ей. Терри знала, что Пэйджит будет защищать ее, но карьере ее будет нанесен непоправимый урон, а ее карьера — это единственное, на что теперь могли полагаться они с Еленой.

Она обернулась к дочери.

Елена разговаривала со своими игрушечными человечками.

— Ты сиди здесь, — убеждала она, — а папа будет сидеть здесь.

— Кому это ты говоришь?