Рождение музыканта - Алексей Новиков

Часом кажется Михаилу Глинке, что расступаются перед ним горы и он входит в горное песенное царство. Там побывал до него только один знаемый человек – старший брат пансионского Левушки. А следом за Пушкиным неотступно шагает по горному царству доктор Быковский и чинит поэту строгий допрос.

– Престранно видят мир поэты! – восклицает Лазарь Петрович и ставит ногтем галочку подле монолога пленника-страдальца.

Глинка играл на скрипке и, предчувствуя новую поживу, оглянулся. Братья Петровские-Муравские завтракали начерно в ожидании шашлыка, над которым священнодействовал Афанасий. Готовясь к баталии, Лазарь Петрович поставил на полях «Пленника» новую галочку и уставился на кончик глинкинского смычка.

– Почему же он тоскует, на что жалуется?

– Кто жалуется, Лазарь Петрович? – оборвал игру Глинка.

Медик припечатал «Пленника» указующим перстом:

– Сей байронический герой!

– Но почему же байронический? – нащупывает почву Глинка. – Разве нет в отечестве нашем невольных скитальцев и почвы для жалоб?

– Э, – перебивает Лазарь Петрович, – может быть, еще скажете, неутоленная любовь и прочие муки огненного сердца?

– А может статься, разочарования высокого ума? – пытается направить медика непокорный пациент.

– Чорта с два – разочарования! – решительно говорит доктор и задумывается как бы перед вынесением решения. – Имеем застарелый аневризм, если верить в описанные признаки. И вовсе не кумыс тут надобен, а минеральные воды! Да-с!..

– А не горянки ли, доктор? – эхом откликается из-под косматой папахи Петровский-Муравский младший, и кавказские его кинжалы приходят в движение вместе с селезенкой. – Где же и искать исцеления, как не у девственного источника жизни, а?

Господин Петровский-Муравский даже облизал жаждущие губы, а доктор Быковский встал втупик перед загадочным для медицины фактом: Горячие воды действовали на неслужащего дворянина в новом и доселе неизвестном науке направлении. По счастью, Афанасий подал шашлык.

– Жжет, – сказал управляющий удельной конторой, и на этот раз действительно обжегся, в то время как его младший брат смотрел на шашлык рассеянным и недовольным взглядом.

– Но где же они, горянки? – вздохнул он и, выхватив из ножен кинжал, стал кушать с лезвия, как заправский горец.

А горянок в Горячеводске действительно не было. На улице появлялись старухи-гадалки, черные, как ночь. По водяному кочевью шныряли горцы. Только горянки никогда здесь не появлялись. Должно быть, там, вдали, где темнел пятиглавый Бешту, жили эти девы гор.

Глава вторая

В июле весь Горячеводск стал собираться на горский праздник в Аджи-аул. Путешествие к подножью пятиглавой горы Бешту казалось дальним и опасным, как и всякий выезд за дозорные казачьи вышки, но, по общей молве, сулило чудеса.

Именитые посетители Горячих вод приказывали готовить для вояжа дорожные кареты; посетители же попроще довольствовались коляской, утешаясь тем, что и коляской можно поразить воображение горцев.

Словом, весь Горячеводск собирался на байрам в Аджи-аул, а Глинка, как на грех, почувствовал серьезное недомогание. Пока он терпеливо ждал обещанного Лазарем Петровичем действия ванн, припадки слабости и головокружения довели его до того, что он стал отказываться даже от недалеких прогулок.

– Да этак, Михаил Иванович, вас в Горячих водах, как рака, сварят! – соболезновал Афанасий, стоя у крыльца, на котором сидел Глинка.

– Чудак ты, Афанасий! Разве я по своей воле в кипяток лезу? Доктор велит!

– И ладно бы так, – не сдавался Афанасий, – а почему же Лазарь Петрович сами для примеру в тот кипяток не сядут?

– На то он и доктор, чтобы других лечить!

– Да нешто так-то, Михаил Иванович, лечат? Приехали вы в добром здоровье, а теперь что? За обедом только посидели, ужинали вчерась тоже вприглядку. Кто же перед барином Иваном Николаевичем в ответе будет?

– Вот пристал, старый! – отмахнулся Глинка. – Тебе-то какая беда? Уморят меня доктора, с них и спросится…

– Нашли тоже, с кого спрашивать! Воздержались бы вы от них, Михаил Иванович, небось, и на докторов управа найдется!

– Никакой на них управы нет… Поди-ка принеси мне скрипку, хоть поиграю, пока не сварили!

Афанасий принес скрипку, бережно держа ее в руках.

– Опять здешние песни играть будете?

– А тебе что?..

Афанасий молчал, переступая с ноги на ногу с прежним равнодушием. Глинка настроил инструмент и начал играть, сначала неуверенно, потом все смелее и смелее. Прошло много времени, прежде чем он опустил смычок.

– А ты что стоишь, старый? – сказал он с удивлением. – Или песни любишь?

– Не, за что их любить! Так себе стою, для любопытства, значит… Когда сюда ехали, думалось, здешние народы, может, и вовсе не поют, а выходит, Михаил Иванович, тоже люди!

– Люди? – презрительно говорит Илья, подошедший к крыльцу. – Ты им толкуешь, толкуешь, а они, темень, слова не поймут!

– А коли они тебя не понимают, – язвит Афанасий, – сам по-ихнему попробуй!

Илья не удостаивает его ответом. Впрочем, предложение повара носит явно каверзный характер. Добравшись до кавказских народов, Афанасий потерял всякую веру в ученость Ильи. Зато сам, будучи в гостях, чувствовал себя как дома. Не было еще такого случая на базаре, чтобы он не мог объяснить горцам самый замысловатый свой заказ.

– Выходит, Михаил Иванович, очень даже можно с здешними народами жить! – не обращая внимания на Илью, объявил Афанасий Глинке. – А коли прикажете, и в аул поедем. Авось, хоть на малое время вас от кипятка помилуют.

Собираясь с господами в Аджи-аул, Афанасий самолично уложил все необходимые, по его мнению, припасы. Вдобавок к этому братья Петровские-Муравские приказали погрузить в коляску сантуринское вино в таком количестве, будто ехали в пустыню, лишенную всякой влаги. А когда господин Петровский-Муравский младший вынес боевые доспехи, необходимые для устрашения горцев и покорения горянок, в коляске не осталось места для пассажиров.

Но неисповедимы законы, по которым строят экипажи на Руси. Чем выше росли горы кульков в коляске, тем, казалось, легче размещались в ней путники, и даже косматая бурка, в которой отправился в поход господин Петровский-Муравский младший, не стеснила никого. Зато в пути бурка неистово металась и топорщилась во все стороны. Дать бы ей волю – выкинула бы она из коляски Михаила Ивановича Глинку, примостившегося на переднем сиденье. По счастью, еще и версты не отъехали от Горячеводска, как сомлел под буркой неслужащий дворянин.

День выдался нестерпимо жаркий. Солнце добралось до полдня – и ни с места. Стоит да смотрит: куда ползет кочевье? Уж и последний экипаж въехал на скошенный луг Аджи-аула, а солнце только едва-едва опустилось, чтобы ближе глянуть на дорожные погребцы и на походные самовары, воздевшие трубы к вершинам Бештовых гор.