Рождение музыканта - Алексей Новиков

Так начался самый короткий из всех дней, прощальный день в музыкальной лавке. Должно быть, и вишневка, которую подавали к столу, тоже отдавала приметной горчинкой, по крайней мере пан Андрей решительно пренебрег этой вишневкой, усердно обращаясь к зеленому штофу.

– Пане Андрей, – сказала Елена, – отодвиньтесь от штофа и пересядьте ко мне!

И хотя штоф далеко еще не показал дна, пан Андрей обнаружил привычную покорность.

Если бы в тот вечер нашелся чудак-покупатель, которому вздумалось бы проникнуть в музыкальную лавку, он обнаружил бы на дверях замок. Незадачливый посетитель смог бы обнаружить еще одно обстоятельство. Из закрытой наглухо лавки неслась музыка: то чья-то октава спорила с бандурой, то в одиночку звучало фортепиано.

С улицы не было видно, как фортепиано начинало свои горячие монологи, а девушка в голубом платье устремляла на фортепианиста нежный и вопросительный взор…

– Послушайте! – сказал Глинка, ни к кому не обращаясь. – Я покажу вам Украину… – И песни, которые бежали за его коляской до самого Харькова, ворвались в лавочку цветистой толпой.

Глинка улыбнулся им, как милым сердцу попутчицам, и пустил голоса и подголоски вольным бегом. Он низал одну песню к другой, ни на кого не глядя. Но, должно быть, только для девушки, сидевшей подле старого контрабаса, шумело вишенным первоцветом все, что собрал на дорогах Украины проезжий молодой человек.

– Удивительно! – сказал старик Витковский. – Я никогда не слыхал таких вариаций и в такой необычной гармонии. Откуда можно выписать ноты, Михаил Иванович?

Глинка потер лоб, окинул взглядом Елену и ответил старику:

– Простите великодушно, я не припомню имени сочинителя, но если разыщу ноты, непременно пришлю вам!

– Это же целый капитал, и какой капитал! – повторял старик.

Хозяин музыкальной лавки, может быть, в первый раз в жизни обнаружил такую меркантильную мысль, хотя кто его знает, думал ли он и сейчас о торговле. Во всяком случае гость понял его по-своему.

– Что песни наши – капитал, – сказал он, – в том вы правы. Только лежит он без движения… Проехав Украиной, я уразумел, какие несметные сокровища лежат у нас втуне повсеместно и ждут явления талантов. Но точно ли, сударь, показались вам необычны игранные гармонии? Может быть, они только без основания дерзки?

Глинка обращался к старику Витковскому, но старика предупредил пан Андрей:

– В расположении сочинителем голосов вижу безначалие и одобрить того безначалия не могу!

Пан Андрей смотрел на фортепиано, будто все еще слышал игранные вариации. Он поднял лохматую голову и недоуменно уставился на Глинку.

– Если каждый подголосок будет голосу дорогу перебегать, – пан Андрей рокотал на самых низких и бархатных своих нотах, – какое же тогда благолепие в канте будет?

– Но ведь и у подголосков тоже есть собственный ум!

– Лжемудрствуют, значит? – Пан Андрей глянул на спорщика сверху, вниз. – Благочиния, стало быть, не признают и власти предержащей не повинуются?

Опор о подголосках грозил принять сугубо богословский характер. Но Глинка не уступал.

– Они сами себе власть! – решительно сказал он и сел за фортепиано, чтобы еще раз сыграть вариации.

Он начал их, но не смог повторить. У него мелькнула мысль, что, может быть, и в первый раз ему не удалось то, что он слышал в своем воображении, что он не вник до конца в гармонию, в которой по-своему сплетает голоса Украина. Может быть, он и в самом деле повел украинские голоса на новоспасский лад…

Так и сидел он за фортепиано хмурый, печальный, а песни, убегая от него, напомнили ему еще об одной разлуке, которая была так близка.

И хотя надо было уходить, он все еще медлил, пока не ушел пан Андрей и не собрался на покой старик.

– Счастливою вам пути, сударь! – сказал он Глинке, уходя в магазин. – Не забудьте прислать ноты… – Он постоял на пороге, глядя на гостя, и размышлял вслух: – Стало быть, так и величать вас, сударь, Глинкой?.. Не буду спорить. Но если станете, Михаил Иванович, великим артистом, вспомните меня, старика!..

За стеной было слышно, как он укладывался на прилавке и как гудели потревоженные инструменты. Потом все стихло.

Молодые люди долго сидели молча. Наконец девушка взяла со стола свечу и пошла проводить гостя через сени. В сенях свеча почувствовала себя совсем лишней. Какой-то короткий миг она колебалась и погасла. Тогда любопытная луна протиснулась в узкое оконце и бросила в темноту дрожащую ленту, такую же голубую, как платье Елены. Лента опутала девушку и протянулась к Михаилу Глинке. И тогда он привлек Елену ближе к себе. Теперь подслеповатая луна тщетно искала их в темноте и совсем не там, где Глинка взял протянувшиеся к нему руки и целовал их горячо и нежно. Он благодарил за встречи, которых у него еще не было, и грустил о разлуке, горечь которой он уже знал.

Елена не отнимала рук, и была в ней такая же доверчивая простота, как и тогда, когда она предлагала ему испытать ее силу. Только силы не было теперь в ней ни капельки. Должно быть, все-таки случаются в музыкальных лавочках престранные истории даже тогда, когда не посещает их ни один знатный музыкант.

Луна еще раз нашла их, когда они остановились у калитки, но теперь она уже могла глазеть сколько угодно.

– Я все знаю, – сказала Елена. – То, что вы играли тогда после «Дон-Жуана», это было ваше сочинение?

– Да! – Глинка ничего не хотел и не в силах был от нее скрыть. – Дошло ли оно до вашего сердца?

– Надо верить сердцу, когда сердце говорит! – едва слышно сказала Елена и рассмеялась. – Неужели вы и этого не поняли?

Ночь пропела ему всеми голосами о победе, которую он одержал, и он снова взял ее руку.

– А сегодняшняя пиеса, – продолжала Елена, – у которой нет ни сочинителя, ни нот, тоже ваша? Я ведь все знаю, все поняла.

– Я тоже это знаю… – И, довольный своей прозорливостью, он тотчас поправился: – То-есть я хочу сказать, что я понял, что вы поняли… – и он снова оробел, ничего не в силах перед нею скрыть. – Только это было еще очень плохо! Если бы вы знали, как мне ничего не удается!

– Вам?! – она стояла совсем близко к нему, не отнимая руки.

В эту минуту луна покинула их, наскучив музыкальным разговором… В темноте Глинка не видел ни лица Елены, ни ее улыбки. Он думал, что она все еще говорит о вариациях, и готов был продолжать спор.

– Вам удается очень многое, милый! – сказала Елена, и голос ее чуть дрожал, вероятно от ночной прохлады. – Пора!..

Он почувствовал ее дыхание совсем близко, но миг спустя там, где только что стояла Елена, уже никого не было. Там струилась только голубая лента, брошенная в утешение луной…

Рассвет застал Глинку на заезжем дворе. В открытое окно было видно, как Илья и Афанасий укладывали в коляску дорожный багаж. Илья был весел, Афанасий хмур. Прибытие в Харьков убедило повара, что теперь уже близится ничем не отвратимый Кавказ.