Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций - Елена Самоделова

По данным В. Я. Проппа, «Сравнительного указателя сюжетов» и архивным записям в совокупности, [1192] сказка «Безручка» (СУС 706) известна в России более чем полусотней вариантов, а в Западной Европе только с XIII по XVI века появилось 19 литературных обработок этого произведения. [1193] Фабула сказки заимствована из легенды афонского монаха Агапия Критянина «О царице Франачской, ею же отсеченной руце исчели всесильне владычица» (Чудо II) из его книги «Амартолон сотириа», изданной в 1641 г. по-гречески в Венеции. В свою очередь легенда восходит к итальянской народной сказке, с которой познакомился Агапий во время путешествия по Италии. В Москве в Чудовом монастыре в 1693–1705 гг. монах Евфимий перевел на русский язык сборник Агапия; сохранилось 6 списков перевода. В начале XVIII века неизвестный русский автор по мотивам легенды создал «Повесть о царевне Персике», известную в 12 списках. [1194] По мнению этнографа Л. А. Тульцевой, сказка «Безручка» сопрягается с культом Богородичных икон, среди которых жители среднерусской полосы особо почитают «Троеручицу» (называемую народом «Трехрушная»). Верующие дают обет принести в церковь в день праздника любимой иконы новые платки, ткань, полотенца по случаю удачного исхода болезни и исполнения других чаяний. По народной легенде о «Троеручице», «Господь чудесным образом дает Богородице третью руку, чтобы она смогла напиться во время своих странствий с грудным младенцем». [1195]

Лирический образ – «Запах меда от невинных рук » (I, 72 – «Не бродить, не мять в кустах багряных…», 1916) – соотносится только с молоденькой девушкой, еще не познавшей крепких мужских объятий и не успевшей в ответ обнять любимого. Этот образ, всецело оставаясь сугубо человеческим, в возрастном плане предвосхищает Богоматерь с ее нежными благословляющими и держащими божественного младенца руками, стоит в едином народно-православном ряду, обладающем сакрально-медовыми признаками: сравните – « Запах меда от невинных рук» (I, 72) и « Пахнет яблоком и медом // По избам твой кроткий Спас» (I, 50 – «Гой ты, Русь, моя родная…», 1914). Образ девичьих «невинных рук» относится к разряду эротических характеристик, продолженных в жесте сомкнутых на талии девушки мужских рук: «Так и хочется руки сомкнуть // Над древесными бедрами ив» (I, 125 – «Я по первому снегу бреду…», 1917).

Словарные статьи дают толкование лексемы «рука» как несомненной принадлежности человека. Согласно дарвинизму, преобразование верхних конечностей в руки привело к возникновению нового биологического рода Homo sapiens. Однако Есенин, будучи художником-творцом, наделяет руками даже космические явления и, соответственно, заставляет их производить ручные жесты: «Рассвет рукой прохлады росной // Сшибает яблоки зари» (I, 40 – «Пойду в скуфье смиренным иноком…», 1914, 1922); «Кудрявый сумрак за горой // Рукою машет белоснежной» (I, 70 – «Я снова здесь, в семье родной…», 1916). Образ женственной Родины, обнимающей или спасительно цепляющейся за более сильную мужскую фигуру, также показан посредством движения рук: «И дремлет Русь в тоске своей веселой, // Вцепивши руки в желтый крутосклон» (I, 80 – «Голубень», 1916). С отрицательной коннотацией поданы метафорически уподобленные человеческим рукам городские дороги: «Вот сдавили за шею деревню // Каменные руки шоссе » (I, 157 – «Мир таинственный, мир мой древний…», 1921).

Будучи частью человеческого тела, рука играет важную роль при разного рода договорах, что также нашло яркое воплощение в фольклоре. В Рязанской губ. в начале ХХ века существовал особый ритуал, юридически «де-факто» закрепляющий соглашение о свадьбе посредством рукопожатия: «“Лады” устраиваются в доме невесты. Родные жениха идут в дом невесты. Уговариваются еще раз обо всем, что должны справить невесте родители и что жених, “ ударяют по рукам ” и молятся» [1196] (д. Нефедово Киструсской вол.). По данным И. Проходцова за 1895 г., в Рязанской губ. (очевидно, и в Рязанском у., хотя без уточнения) «уже после сосватанья бывает рукобитье ». [1197] В знак уважения и покровительства жених брал невесту за руку (причем в рукавице или через повязанное полотенце или платок), что отражено в песне в 1885–1891 гг. «Сакол Сак о лавич…»: «Он и взял ие за ручуньку» [1198] (д. Гремячка Данковского у.). Этот же традиционный и канонический жест взятия женихом невесты за руку как символ введения жены в церковь для венчания и в свой дом для совместной жизни описан в необрядовой, но часто приуроченной на Рязанщине к обрядам Троицы и Духова дня песне «Содял-содял да черёмушку» со свадебным мотивом: «Жених ведёт за ручку, // А сваха – за рукав» [1199] (с. Секирино Скопинского р-на).

В народных поговорках Рязанщины при помощи выдвижения на первый план рук противопоставлены человеческие качества – леность и рукоделие: «Встал – руки в брюки» и «На все руки от скуки» [1200] (с. Б. Озёрки Сараевского р-на).

Народный обычай ударять по рукам в знак согласия и пожелания взаимного успеха Есенин соединил с народным же поверьем о дожде, приносящем удачу: «Нам он на руку , чтоб он хлестал всю ночь» (III, 20 – «Пугачев», 1921). Духовное соединение людей наглядно выражается жестикуляцией, когда они сообща берутся за руки, одновременно прикладывают руки для выполнения какого-либо совместного действия, работы или одномоментно поднимают руки, принимая решение. Такое духовное единство людей, проявленное с помощью множества вскинутых в едином жесте рук, изображено в «Балладе о двадцати шести» (1924): «Вон еще 50 // Рук // Вылезают, стирая // Плеснь» (II, 115). Есенин даже усилил представление об идейной общности коммунаров, показывая единство через активное движение рук уже умерших, а не живых людей.

К свадебному образу невесты – белой лебедушки, известной по народным обрядовым песням и средневековому обычаю подавать на брачный пир лебедя, восходит есенинский образ, данный в вариациях: « Руки милой – пара лебедей…» (I, 269 – 1925); «И лебедя выгнув рукой » (III, 182 – «Анна Снегина», 1925).

Идущая от реальной ловли рыбы руками и от народного сказочно-анекдотического сюжета о глупцах сценка поимки солнечного отражения в воде запечатлена в стихотворении «Пропавший месяц» (1917) в эпизоде с рыболовом на реке:

Вздумал старик подшутить.

Отраженье от солнышка с утренних вод

Стал он руками ловить (I, 92–93).

Упомянутый народно-свадебный термин «лады» не имеет никакого отношения к слову «ладонь» (ср. древнерусское «долонь»), однако в народной этимологии он все-таки связан с ним: ладиться (от «ударять по рукам») и лады – ладушки – ладанка (от «амулет размером с ладонь с ладоном») – ладонь . Слово «ладонь» употребляет Есенин: «На эту монгольскую мразь, // Пока она всеми ладонями // Китаю не предалась» (III, 14 – «Пугачев», 1921).

В некоторых фольклорных произведениях слово «ладонь» имеет важную функцию прикрытия чего-либо, понимаемого как постыдное. Так, в необрядовой плясовой песне с. Константиново «Пошли девки на работу…» сюжет кражи вором Игнашкой оставленных на берегу девичьих рубашек во время купания имеет кульминацию – насмешливый совет: «Ты прикрой свою хавронью… Своей белою ладонью!». [1201] Может быть, Есенин чутко уловил именно эту народную функцию ладони и неявно преподнес ее во фразе «Пока она всеми ладонями // Китаю не предалась», которую следует понимать в значении «целиком, до кончиков пальцев, с раскрытыми для жеста пожатия ладонями»?

Церковнославянская форма создает антропоморфно-божественный облик атмосферного персонажа – ветра: «Вот она, вот голубица // Севшая ветру на длань » (II, 58 – «Иорданская голубица», 1918).

Близким, почти тождественным синонимом «ладони» выступают «пальцы»: «Вложив светильником им посох в пальцы ?» (III, 12 – «Пугачев», 1921). В других есенинских конструкциях особенно подчеркнута растопыренность «пальцев» – с пространственной разнонаправленностью их составляющих, и именно разъединенность отличает это предметное название от «ладони»; суть же этого отличия запечатлена в строках: «Протягивала солдат, как пальцы , // Непокорную чернь умерщвлять!» (III, 23 – «Пугачев», 1921). Выполнение тяжелого (в буквальном смысле!) дела с помощью меньшего числа пальцев, по сравнению с имеющимся в пятерне, демонстрирует небывалую силу героя в «Песни о Евпатии Коловрате» (1912, 1925): «Да пешнёвые угорины // Двумя пальцами вытягивал» (II, 176).

Известное из этнографических описаний и произведений Н. А. Некрасова объединение пальцев в горсть, обычное для бросания семян хлебных злаков в пашню, показано в есенинском стихотворении «Под красным вязом крыльцо и двор…» (1917) и отнесено к божеству. Причем цветовой эпитет указывает на антропологический тип южанина (израильтянина по происхождению) и на опаленность солнцем и загорелость трудовых рук земледельца: «Он смуглой горстью меж тихих древ // Бросает звезды – озимый сев» (I, 89). Далее в «маленькой поэме» 1916 г. «Голубень» образная деталь «смуглой горсти» отнесена к ветру, наделенному таким способом антропоморфизмом: «И горстью смуглою листвы последний ворох // Кидает ветер вслед из подола» (I, 81). Но еще раньше, в «Подражанье песне» (1910) понятие горсти являлось вполне реалистичным и было отнесено Есениным к женской (или девичьей) кисти руки: «Ты поила коня из горстей в поводу» (I, 27).