Комментарий к роману "Евгений Онегин" - Владимир Набоков

2 Ср. у Вяземского, в четырехстопном стихотворении, посвященном поэту Давыдову (1815; стихи 49–52):

…дар волшебныйБлагословенного АиКипит, бьет искрами и пеной! —Так жизнь кипит в младые дни!

5 Ипокрена — священный источник муз на горе Геликон в Беотии. Он был выбит копытом Пегаса — крылатого коня, символизирующего поэтическое вдохновение.

9 Последний бедный лепт… — Томашевский (ПСС 1957, с. 597) заметил здесь ироническое цитирование послания Жуковского «Императору Александру» (1814, стихи 442–443):

Когда и нищета под кровлею забвеньяПоследний бедный лепт за лик твой отдает…

XLVI

Но изменяет пеной шумнойОно желудку моему,И я Бордо благоразумный4 Уж нынче предпочел ему.К Аи я больше не способен;Аи любовнице подобенБлестящей, ветреной, живой,8 И своенравной, и пустой…Но ты, Бордо, подобен другу,Который, в горе и в беде,Товарищ завсегда, везде,12 Готов нам оказать услугуИль тихий разделить досуг.Да здравствует Бордо, наш друг!

И эта, и предыдущая, XLV, строфы, обе пенящиеся привозными банальностями, весьма убоги.

3 …Бордо… — «Кроваво-красный пенистый сок» бордо пришелся по вкусу и Джону Гэю (John Gay, «Wine», 1708).

Дюси в стихотворении «Мадам Жоржетте В.» (Ducis, «A Mme Georgette W. С») восхваляет бордо примерно теми же словами (стихи 2, 8):

Oui, je bois [ses] coupes vermeilles;…………………………………………………Calme et vieux, c'est le vin des sages.[610]

5, 6 Аи — см. коммент. к XLV, 1–7.

11—14 Вот прекрасный пример отрезвляющего и притормаживающего эффекта, достигаемого целой вереницей скадов на второй стопе, после всплеска невероятного количества модуляций. <…>

XLVII

Огонь потух; едва золоюПодернут уголь золотой;Едва заметною струею4 Виется пар, и теплотойКамин чуть дышит. Дым из трубокВ трубу уходит. Светлый кубокЕще шипит среди стола.8 Вечерняя находит мгла…(Люблю я дружеские вракиИ дружеский бокал винаПорою той, что названа12 Пора меж волка и собаки,А почему, не вижу я.)Теперь беседуют друзья:

4—7 В неопубликованной заметке (см.: ПСС 1949, т. 7, с. 171) Пушкин пишет:

«Наши критики долго оставляли меня в покое. Это делает им честь: я был далеко в обстоятельствах не благоприятных. По привычке полагали меня все еще очень молодым человеком. Первые неприязненные статьи, помнится, стали появляться по напечатании четвертой и пятой песни Евгения Онегина [в начале 1828 г.]. Разбор сих глав, напечатанный в „Атенее“ [в 1828 г., подписан „V“, написан Михаилом Дмитриевым], удивил меня хорошим тоном, хорошим слогом и странностию привязок. Самые обыкновенные риторические фигуры и тропы останавливали критика: можно ли сказать „стакан шипит“ вместо „вино шипит в стакане“? „камин дышит“ вместо „пар идет из камина“»?

9—13 Интонация этой ремарки в скобках очень напоминает замечание о Руссо в гл. 1, XXIV, 9—14.

12 …меж волка и собаки… — Привычный галлицизм, entre chien et loup, восходящий к XIII в. (entre chien et leu) и означающий сумерки — время дня, когда пастуху уже становится трудно отличить волка от собственной собаки из-за сгущающейся темноты. В этом выражении усмотрели к тому же и эволюционистский смысл, а именно постепенный переход дня в ночь, подобно промежуточной стадии между двумя близкородственными видами животных.

XLVIII

«Ну, что соседки? Что Татьяна?Что Ольга резвая твоя?»– Налей еще мне полстакана…4 Довольно, милый… Вся семьяЗдорова; кланяться велели.Ах, милый, как похорошелиУ Ольги плечи, что за грудь!8 Что за душа!.. Когда-нибудьЗаедем к ним; ты их обяжешь;А то, мой друг, суди ты сам:Два раза заглянул, а там12 Уж к ним и носу не покажешь.Да вот… какой же я болван!Ты к ним на той неделе зван. —

10 В отдельном издании четвертой и пятой глав (1828) есть вариант:

А то, mon cher, суди ты сам…

13—14 и XLIX, 1 В отвергнутом черновике (2370, л. 78 об.) стоит «суббота», как и в окончательной беловой рукописи, однако в исправленном черновике (там же) читаем:

Да что? — какой же я болван —Чуть не забыл — в четверг ты зван —

«Четверг» сохраняется в одном из вариантов беловой рукописи, где следующая строфа начинается так:

Ты зван в четверг на именины…

Однако в 1821-м, единственно возможном здесь году, 12 января приходилось на среду, и легче легкого Пушкину было бы сказать: «Чуть не забыл — ты в среду зван» и «Ты в среду зван на именины». Эта дата приходилась на среду в 1818 и 1824 гг., на понедельник — в 1825-м и на вторник — в 1826-м, когда была дописана глава.

XLIX

«Я?» – «Да, Татьяны имениныВ субботу. Оленька и матьВелели звать, и нет причины4 Тебе на зов не приезжать». —«Но куча будет там народуИ всякого такого сброду…» —«И, никого, уверен я!8 Кто будет там? своя семья.Поедем, сделай одолженье!Ну, что ж?» – «Согласен». – «Как ты мил!»При сих словах он осушил12 Стакан, соседке приношенье,Потом разговорился вновьПро Ольгу: такова любовь!

Здесь все что-нибудь забывают: Ленский забывает (но затем, к несчастью, вспоминает) о приглашении, Онегин забывает, в какое положение поставлена Татьяна, а Пушкин забывает о календаре. Если б только Ленский внезапно не вспомнил то, что пытался заставить забыть его ангел-хранитель, не было бы ни танца, ни дуэли, ни гибели. Тут-то и последует со стороны Онегина ряд неосторожных и безответственных поступков, которые с фатальной неизбежностью приведут к катастрофе. Видимо, вечер в тесном семейном кругу, обещанный Ленским в его наивном рвении затащить в гости своего приятеля, должен был казаться Онегину еще менее приемлемым (хотя по иной причине), чем большое сборище. С какой стати он предпочтет близкий круг шумной компании? Из жестокого любопытства? Или же с тех пор, как они виделись в последний раз, пять с лишним месяцев назад, Татьяна стала больше ему нравиться?

1—2 …Татьяны именины / В субботу. — 12 января, св. Татьяна Римская, ок. 230 г., мученица. <…>

1 См. XLVIII, варианты стихов 13–14.

13 В отвергнутом черновике (2370, л. 78 об.) читаем прелестное:

Накинул синюю шинель

и, верно, отбыл в какую-нибудь мятель.

L

Он весел был. Чрез две неделиНазначен был счастливый срок.И тайна брачныя постели4 И сладостной любви венокЕго восторгов ожидали.Гимена хлопоты, печали,Зевоты хладная чреда8 Ему не снились никогда.Меж тем как мы, враги Гимена,В домашней жизни зрим одинРяд утомительных картин,12 Роман во вкусе Лафонтена…26Мой бедный Ленский, сердцем онДля оной жизни был рожден.

9 …враги Гимена… — Неблагозвучное сближение двух согласных (ги — ги) совершенно не в духе ЕО. Или Пушкин произносил «Xимена»?

12 …Лафонтена… — Пушкинское примечание 26 об этом «авторе множества семейственных романов» относится к Августу (или Огюсту) Генриху Юлию Лафонтену (1758–1831), немецкому романисту. Он был столь же бездарен, сколь плодовит, произведя на свет более 150 толстых томов, и сказочно популярен за пределами своей родины, во французских переводах. Пушкин мог иметь в виду роман «Два друга» («Les Deux Amis», нем. «Die beiden Freunde»), перевод графини де Монтолон (Countess de Montholon; Paris, 1817, 3 vols.), или «Признание на могиле» («Les Aveux au tombeau», нем, «Das Bekenntniss am Grabe») в переводе Элизы Вояр (Elise Voïart; Paris, 1817, 4 vols.), или же, что скорее всего, «Семья Хальдена» («La Famille de Halden», нем. «Die Familie von Halden», 1789) в переводе Виллемайна (H. Villemain; Paris, 1803, 4 vols.), экземпляр которой (согласно лаконичному упоминанию Модзалевского в книге «Пушкин и его современники», 1903, т. 1, с. 27) имелся в библиотеке госпожи Осиповой, соседки Пушкина, в Тригорском.