Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

Не то чтобы я очень любила поесть, — со смешком сказала Онирис. — Просто Эллейв порой говорит, что я слишком хрупкая... Даже обнять страшно.

— Посмотри на меня — можно ли сказать, что я страдаю болезненной худобой? — предложила госпожа Игтрауд, поднимаясь с места и поворачиваясь вокруг себя.

— Н-нет, — пробормотала Онирис. — Ты просто очень стройная и лёгкая.

— Вот и ты не беспокойся, — кивнула хозяйка дома. — Скажи мне, ты ведь не особенно часто посещаешь храм?

— К своему стыду должна признаться: почти не посещаю, — смущённо ответила Онирис.

Ни единого слова упрёка не произнесла госпожа Игтрауд, и хрустальные бокалы с влагой выстраданной мудрости не омрачились тенью осуждения.

— Ничего страшного, нужно будет это исправить, — только и сказала она мягко. — Есть два распорядка посещения храма: обычный, еженедельный, которого придерживается большинство, и усиленный — три и более раз в неделю. Он предназначен для тех, кто идёт по пути духовного поиска. Начни с обычного — раз в неделю вместе со всей семьёй, а потом твоя душа сама тебе подскажет, когда и насколько участить посещение... Потребность в музыке будет возрастать, ноги будут сами вести тебя в храм, душа будет просить ещё и ещё... Ты не спутаешь это ни с чем, лишь слушай себя внимательно. Только внимай не телу своему, а душе. Тело может тебе говорить: «Я устало, я больше не могу, я не хочу», — и это очень громкий голос, который легко услышать и пойти у него на поводу. Голос души — очень тихий, услышать его труднее, но единожды услышав, ты не утратишь связь с ним уже никогда. Ну что ж, дорогая... — Госпожа Игтрауд поднялась со своего места. — С твоего позволения я пойду к себе, нужно уделить внимание малышам. Спокойной тебе ночи. Отдыхай и ни о чём не тревожься, ты здесь дома, ты нам родная, тебя здесь ждали. Увидимся утром.

— Благодарю тебя, госпожа Игтрауд, — также поднимаясь на ноги, промолвила Онирис с искренним и тёплым чувством. — Я действительно ощущаю себя здесь больше дома, чем под родительской крышей.

Хозяйка дома ласково простилась с ней, расцеловав в щёки и лёгким объятием одной руки прижав к себе. Возвращаясь в свою комнату, а точнее, в их с Эллейв спальню, Онирис озадаченно думала: а где же, собственно, её супруга? Если в девять все шли спать, почему той не было рядом в постели, когда Онирис проснулась?

Но вопрос этот отпал сам собой, когда она открыла дверь. Обнажённая Эллейв ждала её, растянувшись на постели в лениво-томной позе на боку и демонстрируя своё великолепное тело. В первый миг Онирис даже оторопела: только что у них с госпожой Игтрауд шли разговоры о духовном, а тут — такое неприкрытое торжество... гм, телесного начала. От резкого контраста даже голова кругом пошла.

— На твой не заданный вопрос отвечаю: ходила гулять к морю, любовалась закатом, — сказала Эллейв, мерцая чувственными волчьими искорками в глазах. — Очень жаль, что тебя со мной не было, родная. Закаты здесь просто великолепны. Нам с тобой обязательно надо сходить вместе... Ты должна это увидеть, радость моя. Ну, иди ко мне.

Онирис вложила руку в протянутую ладонь Эллейв, а в следующую секунду была поймана в крепкое и горячее кольцо объятий: капкан захлопнулся. У неё вырвался вскрик, а потом смех, который тут же утонул и захлебнулся в поцелуе.

— Не буду мучить тебя сегодня своей страстью, красавица, — горячо прошептала Эллейв, щекоча дыханием губы Онирис. — Побережём твоё сердечко... Просто прижмись ко мне, моё сокровище, и будем спать.

Освободив от одежды и своё тело, Онирис прошептала:

— А кто сказал, что твоя страсть для меня мучительна? Напротив, она вливает в меня жизнь.

Эллейв, наблюдавшая её раздевание сверкающим жадным взглядом, защекотала её грудь и шею страстным рычащим оскалом. Её руки скользили горячими ладонями по бёдрам жены.

— Ох, красавица, что ты со мной творишь... Не дразни меня! Тебе отдыхать надо и в себя приходить.

— Я гораздо быстрее приду в себя, если ты прольёшь в меня хотя бы каплю своего удивительного и могучего света, который я так люблю, — дохнула ей в шею Онирис.

Звериное урчание завибрировало возле уха, мочку прикусили волчьи зубы.

— Любимая... Моя прекрасная Онирис... Желанная моя, сладкая моя...

От долгих, глубоких и влажных, неистовых поцелуев сладко ёкало и пульсировало ниже пупка: Онирис раскрыла колени и обхватом ног ловила бёдра Эллейв, готовясь принять в себя семя древа любви. Пальцы той нырнули, заскользили в горячей влаге.

— О, да тут плодородная почва готова, — пророкотал чувственный волчий оскал, дыханием и покусыванием лаская плечо Онирис. — Ну, лови, родная...

Семя древа внедрилось яркой, как звёздочка, каплей, и тут же во все стороны брызнули, задышали, затрепетали лепестки, живые и юркие, как маленькие змейки. У Онирис вырвался первый стон, нежный и грудной, а руки впились пальцами в сильную, шелковистую спину волка. Сначала тонкий и светлый росток пронзительно и сладко вошёл в неё, прокладывая себе путь уверенно и напористо, но с огромной нежностью и обожанием, потом его ствол начал утолщаться, крепнуть, а ветви-ниточки, ветви-нервы ощетинились в разные стороны, зашевелились, прорастая и вплетаясь в каждый уголок, срастаясь с нервами Онирис, со всеми её сосудами. Сначала молодое, но крепенькое деревце, а потом уже сияющий и дышащий исполин заполнил собой Онирис без остатка, беспощадно-нежно, возмутительно-сладко, бесстыдно-ласково.

— Моё самое драгоценное на свете сердечко, — шептала бездна всеми влюблёнными звёздами, всеми морскими закатами, всеми парусами и белокрылыми птицами кораблей. — Я люблю тебя, родное моё, светлое моё, чудесное моё... Живи, моё единственное... Живи и бейся, не подводи мою самую нежную на свете Онирис... Служи верой и правдой моей девочке с самыми ласковыми на свете глазами... Потому что её дыхание — моя жизнь.

Сладко-солёные слёзы примешивались к поцелую, а древо внутри танцевало ветвями и ласкало светлыми нитями жизни, жило и сияло, пело всё громче, непобедимо и торжествующе. Горячая ладонь Онирис легла на затылок Эллейв, а из груди рвалось дыхание-стон, дыхание-признание:

— Я люблю тебя, мой самый родной на свете волк...

В бархатно-тёмных, головокружительных недрах стрекочущей ночи, пьянящей цветочным дурманом, Онирис шептала:

— Ты мой, волк... Мой самый родной, единственный, светлый, прекрасный... мой!

— Твой, — отвечал ласковый рокот звёздной бесконечности. — Твой навеки, бесповоротно, безоговорочно. Всегда твой — до последнего