Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Эти строки, милостивый государь, не являются ни поучением, ни протестом, — это призыв одной честной совести к другой честной совести. Это обыкновенное частное письмо, нет нужды предавать его гласности, тем более что при существующем режиме оно и не могло бы быть опубликовано. Я хотел бы только — и пусть все останется между нами, как в дружеской и задушевной беседе, — привлечь ваше серьезнейшее внимание к одному существенному обстоятельству, и мне кажется, что это наилучшим образом свидетельствует, милостивый государь, о моем глубоком уважении к вам и к вашему таланту.

Виктор Гюго.

Огюсту Вакери

31 января 1863

Дорогой Огюст!

Вот в чем я вижу некоторое неудобство. Это письмо может вновь привлечь внимание притихших было врагов. Полиция способна снова пустить в ход всякие каверзы против «Отверженных». И без того нынешнее издание с тиражом в 120 000 экземпляров вызывает недовольство. Сейчас «запретили объявления». Отсюда до принятия других враждебных мер — только один шаг. Письмо же, о котором идет речь, покажет, что автор в известной мере был к этому подготовлен. Я считаю опубликование несвоевременным и, быть может, опасным. Впрочем, будьте добры, поговорите от моего имени с г-ном Этцелем. Если он придерживается моего мнения, сообщите о наших опасениях г-ну Кювилье-Флери; он, как порядочный человек, первый поймет, почему не следует печатать письма. Я получил посланную вами статью Л. Ульбаха. Благодарю и еще раз благодарю.

Ваш

В.

Герцену [267]

8 февраля 1863

Мой доблестный брат по борьбе и испытаниям! Один русский офицер написал мне, прося о тех строках, которые я посылаю вам. Напечатайте их, воспользуйтесь ими, если думаете, что это может быть небесполезно. Будем помогать друг другу. Мы все — один народ, и существует только один закон: пока нет свободы — освобождение, по освобождении — прогресс.

Я слежу за вашей красноречивой и победоносной пропагандой.

Я рукоплещу вам и люблю вас.

В. Гюго.

Лакруа [268]

10 февраля 1863

Вот факт, который вас заинтересует. Некто из русской армии просил меня написать воззвание по польскому вопросу. Это странно, но глубоко характеризует положение дела. Я выполнил просьбу и посылаю вам воззвание. Передайте его в указанные газеты. Вы, я думаю, по-прежнему возглавляете «Bulletin».

Пропагандируйте это воззвание сколько возможно. Это дело, достойное вашего ума и сердца.

В. Г.

Генералу Гарибальди

Отвиль-Хауз, Гернсей, 18 ноября 1863

Дорогой Гарибальди, я был в отъезде, поэтому поздно получил ваше письмо и поэтому вы с запозданием получите мой ответ.

Вы найдете в этом конверте сумму моей подписки.

Вы, конечно, можете рассчитывать на меня, как ни малозначительна моя особа и как ни малы мои возможности. Я воспользуюсь — раз вы считаете это полезным — первым же случаем, чтобы поднять свой голос.

Вам нужны миллионы рук, миллионы сердец, миллионы душ. Вам нужно великое ополчение народов. И оно будет.

Ваш друг

Виктор Гюго.

Генералу Гарибальди

Отвиль-Хауз, 20 декабря 1863

Дорогой Гарибальди!

Мы оба верим, и верим в одно и то же. Возрождение наций неминуемо наступит. Что касается меня, то, по глубокому моему убеждению, когда пробьет час, крови прольется мало. Объединенная Европа fara dase. [269] Революции, даже с самым счастливым исходом и самые назревшие, не свободны от ответственности, и вы, как и я, принадлежите к тем, кого страшит заранее тяжелое бремя лишней капли крови. Революция без всякого кровопролития — это был бы идеал. Почему же не стремиться к идеалу? Если идеал достижим в человеке, доказательством чему служите вы, почему же нельзя достигнуть его и в событиях?

Сила ненависти снижается по мере того, как возвышаются человеческие души. Приложим же все старания, чтобы возвысить души. Освобождение с помощью мысли, революция с помощью цивилизации — такова наша цель, и ваша и моя. И когда придется дать последний бой, не подлежит сомнению, что все будет возвышенно, благородно и величественно. Все будет гуманно, насколько может быть гуманным бой. Задача в известном смысле уже заранее разрешена благодаря вашему участию. Вы герой мира в огне войны. Вы праведный меч.

Я жму, дорогой друг, вашу прославленную руку.

В. Г.

Гарибальди

24 апреля 1864

Дорогой Гарибальди, я не просил вас приехать потому, что тогда вы бы приехали. И как бы я ни был счастлив пожать вам руку, вам — истинному герою, как бы я ни был рад принять вас в своем доме, я знал, что вы заняты более важным делом, что вы в объятиях нации, а ведь один человек не имеет права отнимать вас у целого народа.

Гернсей приветствует Капреру и, возможно, когда-нибудь нанесет ей визит. Пока же будем любить друг друга.

Английский народ являет собой сейчас благородное зрелище.

Будьте же гостем Англии после того, как были освободителем Италии, — это прекрасно и величественно. Кому рукоплещут, за тем и следуют. Ваш триумф в Англии — победа свободы. Старая Европа Священного союза содрогнулась. Да и поистине, от этих приветственных кликов недалеко и до освобождения.

В. Г.

Жорж Санд

Отвиль-Хауз, 17 мая 1864

Вы так богато одарены, что, несомненно, должны быть обаятельны. Обаяние — это своего рода могущество. Вы в этом убеждаете всеми своими произведениями, вы в этом убеждаете чудесными, замечательными страницами, которые я только что прочел. Мне прислал их один из моих друзей. Отныне он стал мне еще большим другом.

Я читаю вас, читаю ваше чудесное, благородное письмо; оно написано обо мне, а мне кажется, будто оно написано мне. Я глубоко взволнован. Какая гениальная мысль — ввести природу в ваш отзыв о моей книге, говорить об искусстве, о науке и одновременно о вашей жизни в деревне и, касаясь самых глубоких истин, дать насладиться шелестом листьев и пением птиц! Данте вдохновляет одну страницу, Вергилий — другую. Таковы чары, присущие силе. О, Цирцея! О, Жорж Санд!

Я очень, очень рад, что написал эту книгу, раз она доставила вам удовольствие. Значит, вы меня немного любите? Правда? Признаюсь, это было одним из моих честолюбивых мечтаний. Я очень честолюбив.

Я бы хотел повидаться с вами — и это тоже моя мечта. Какой прекрасный портрет вы мне прислали. Какая строгая красота, сколько достоинства и мягкости! Не бойтесь, я старик, — вот мой портрет, который является тому доказательством. Мне бы хотелось побыть в каком-нибудь тихом уголке нашей планеты, в Ногане, или в Гернсее, или в Капрере, с Гарибальди и с вами. Мы бы поняли друг друга. Мне представляется, что мы трое — три неплохих человечка наших дней. Как жаль, что Ноган для меня под запретом. Мне говорят, что я добровольный изгнанник. В том-то и дело, черт возьми! Поэтому я и закован в цепи. Если бы приходилось опасаться только Кайенны, я бы поехал во Францию когда мне вздумается.

Ваше письмо — живая беседа, и в то же время это поучение, и песня, и размышление. Необъятный мир природы отражается в каждой вашей строке, как небо в капле росы. У вас встречаешь порой глубокое слово о бесконечности, о жизни, о человеке, животном, о душе. Как это возвышенно! Что может быть прекрасней, чем женщина-философ! Глубина мысли сочетается в ней с тонкостью чувств. Я принадлежу к тем, которые хотят, чтобы сердце мыслило. Вы одарены именно таким сердцем. Согласная беседа — ее-то я и люблю; и верю — такой была бы наша беседа с вами. Ведь у меня с вами много точек соприкосновения. Вот я и расхвастался; улыбнитесь же и простите меня.

А вы никогда не состаритесь. Вы невыразимо прелестны. В то время как Париж вам рукоплещет и обожает вас, вы создаете для себя одной в лесной чаще укромное местечко и прячетесь в тенистом уголке от сияния славы. Бывают гнезда и для души, не только для птиц. Сейчас ваша душа укрылась в таком гнезде. Будьте столь же счастливы, сколь вы богаты талантом.

Заканчиваю свое письмо, чтобы перечесть ваше. Говорят, что у моей книги есть завистники. Охотно верю — я сам один из них. Книга путешествовала с вами, я вас ревную к ней.

Припадаю к вашим ногам и целую ваши руки.

В. Г.

Альфреду Сирвену

Отвиль-Хауз, 9 августа [270]