Фестиваль - Сергей Власов

– Ладно, на этот раз я тебя прощаю. Но только ради вас… – Егор Данилыч слегка поклонился незнакомой женщине.

– Как благородно! – вежливо ответила дама легким кивком.

Рок-журналист Михаил Жигульский вел, как всегда, светскую беседу со своим постоянным собутыльником Аликом Бырдиным:

– Кабан, хочешь последнюю хохму? Вон видишь вульгарную тетку рядом с лысым мужиком?

– Лицезрею и созерцаю… – высокопарно отреагировал Бырдин.

– Ты можешь мне верить, не верить, говорить, что у меня хреновое зрение, что я окончательно двинулся, но эта именно та девица, в объятиях которой я несколько дней назад проснулся в рабочем общежитии на окраине нашего замечательного города.

Кабан за долгие годы привык к фантазиям своего товарища:

– Старик, по-моему, ты ошибаешься.

Жигульский обиженно захлюпал носом:

– Хорошо, ты мне не веришь. Тогда я по ходу сегодняшнего действа выберу момент, подкачусь к ней, и она официально все подтвердит.

Бырдин решил проучить Жигульского:

– Старичок, глупость должна быть наказуема, а посему я предлагаю пари. Если это она, с меня кабак.

Жигульский радостно подхватил:

– А если нет, то с меня.

Предъявив милиционерам пригласительный билет, в зале появилась опоздавшая Галя Монастырева вместе со своим кавалером – Николаем Сысковым. Художник Николай по-прежнему находился в завязке, а посему не нашел для себя лучшего занятия, как схлестнуться в идеологическом споре с каким-то важным напомаженным дядей с четким пробором. Уже через минуту после прибытия было слышно, как он объяснял чиновнику ошибки демократического движения:

– Ребята получили в наследство всю старую систему управления. Бюрократы перекрасились, но остались на своих местах.

Человек с пробором вяло отбивался:

– Ну, остались и остались – и очень хорошо, есть кому работать.

– Да, но чем же прельщать и награждать своих активистов?

– Получается – нечем.

– В том-то и дело, – разошелся Сысков. – Это и есть основная причина наступившего государственного грабежа.

– Послушай, Николай, – наконец вмешалась в дискуссию уже хлопнувшая пару рюмок Галя, – ты здесь для чего?

– Чтобы развлекать тебя.

– Вот и развлекай. Вы извините, – Галя мило улыбнулась человеку с пробором, – он у меня парень простой, без изысков.

Сергей Львович Мондратьев между тем вел скабрезные беседы с девушками из организации «Фестиваль»:

– А скажите, Валерия, вы при своей, с одной стороны, молодости, а с другой – красоте ведь наверняка постоянно подвергаетесь фамильярному вниманию мужчин?

– Ну, не без этого…

– Так вот, объясните мне, на какой процент из них вы реагируете?

– Не поняла. В каком смысле – реагирую?

– Все очень просто, – обрадовался Мондратьев, удовлетворенный правильному, соответствующему его развязному характеру направлению беседы. – Ну, к примеру, за вами ухаживают одновременно пять молодых людей.

– Не многовато ли? – хихикнула обычно смурная Наташа.

Сергей Львович успокоил:

– Нормально, нормально. Так вот, пятеро за вами приударяют. Каким же способом, каким женским чутьем вы определяете того единственного или же двух, с которыми вам в ближайшее время предстоит, извините, спать?

Первой возмутилась Светлана:

– Уважаемый писатель-сатирик, вам не кажется, что в последнее время вы стали задавать много нескромных вопросов?

– Правда? – удивился Мондратьев. – Ну, не серчайте, девчонки, это я так. Шучу. Как всегда…

Между тем подвыпившему поэту-песеннику почудилось, что его новая пассия – блондинка из «Лейпцига» начала скучать.

– Слушайте, да прекращайте вы свои идиотские споры про высокий стиль. Искусство, не искусство… Это все лирика. А мы, извините, находимся в реальной жизни, и она порой принимает такие очертания, что «мама не горюй».

– Правда, правда… – поддержала его работница торговли. – Что мы все разговариваем о грустном? Я, например, половину из того, что здесь было сказано, честно скажу, – не поняла.

– Наверняка большую половину? – съязвил Контушовкин.

Ондрух моментально обиделся и угрожающе посмотрел на приятеля:

– Зачем ты так, Витя?

Контушовкин медленно наполнил фужер песенника минеральной водой и вызывающе фыркнул:

– А как бы ты хотел?

– Да никак!

– Ну, а раз «никак» – стой и помалкивай. А еще лучше – расскажи, как тебя на прошлой неделе забрали в вытрезвитель.

Лейпцигская блондинка ужаснулась:

– Мой друг, это правда?

– Правда, – на редкость спокойно согласился Ондрух. – Встречает меня позавчера мой участковый и спрашивает: «А вы помните, дражайший, в каком заведении на днях побывали?»

– А ты что? – заинтересовался Лабухов.

– А что я… «Странный вы, – говорю, – человек, товарищ старший лейтенант. Как же я могу помнить, если меня туда препроводили в полном моем беспамятстве. Или вы думаете, что в трезвом уме и четкой памяти я бы им дался?»

– Молодец! – восхищенно буркнул Контушовкин. – Хорошо ответил, смешно. Так им, ментам, и надо.

– Это не вся история… – Глаза поэта-песенника внезапно покрылись ничего хорошего не сулящей представителям правоохранительных органов поволокой, и он продолжил: – «А что с вашим паспортом?» – спрашивает меня ментяра. Понимаешь, потерял я в начале года свой паспорт… Мне, как и положено по закону, выдали новый. Через два месяца я и его посеял. Но по иронии судьбы один забулдыга нашел мой первый потерянный и за бутылку хорошей водки вернул.

Блондинка захохотала:

– Как романтично!

Лабухов с Контушовкиным одновременно с интересом посмотрели на ее трехслойное парфюмерное лицо, после чего Евгений Алексеевич с грустью спросил:

– Что было дальше?

– Что, что… – Ондрух недовольно покрутил курчавой головой. – В результате всего вышесказанного я сейчас хожу со своим старым, первым потерянным паспортом.

– Который как бы уже уничтожен. – У Лабухова задергался правый глаз.

– Абсолютно точно. И поскольку его как бы уже не существует, другими словами, подобный документ является явной фальшивкой, мне мусора шьют дело за его подделку.

– Просто изумительно! – Здесь блондинке все было понятно.

– Да, интересно. Про то, чтобы кто-нибудь преследовался органами за свой собственный, выданный ему государством паспорт, я никогда не слышал. Но ничего, старина, обойдется. Давайте и выпьем за это.

Юрий Иванович Воронин не далее как час назад понял, что прослушанная на днях фестиваля музыка действует на него каким-то особым необъяснимым образом, и теперь стоял сам не свой от сознания того, что больше ее уже никогда не услышит.

– Юрий Иванович, – успокаивала его малярша, – ну вы же богатый человек! Купите у дирижера… как там его… Гастарбайтера его произведения на дисках или компактах и будете дома или на рабочем месте наслаждаться.

– Дура ты… – Воронин закурил. – Нет у него еще никаких компактов и дисков тоже нет. – Главный инженер потерянно заморгал. – Он ее только недавно написал специально для фестиваля.

– Так он же говорил, что одну музыку – недавно, а другую – давно.

– Значит, врал, собака. Я интересовался этим у Сергея Сергеевича, и он мне четко все объяснил.

– Есть другой вариант, – немного подумав, пояснила умная малярша. – Купите у него авторские права и сами издайте понравившуюся вам музыку на компактах в нескольких экземплярах. Напоминаю вам, что вы очень богатый человек, Юрий Иванович!

– А что? Это мысль. Молодец, очень мило. Я поручаю именно тебе провести с этими боснийцами все нужные переговоры.

– Правда?! Я так горжусь вашим доверием…

Воронин зло усмехнулся:

– Сегодня утром ты была обычной девушкой, красящей стены, сейчас ты уже – целый бригадир. А если собьешь полцены от той, которую назовут тебе супостаты, станешь начальником участка.

Малярша хотела упасть в обморок от счастья, но передумала.

Воронин, не ожидая сиюминутной благодарности, немедленно погнал рабочую девушку на вражеские редуты:

– Махни еще рюмку для храбрости – и вперед! Они сейчас разомлели от умиления – возьмешь их голыми руками.

– Я готова!

– Даже без водки? Мне же на тебя жаловались, что ты – пьющая.

– Кто?!

– Ну, зная твой лихой характер, я тебе, разумеется, не назову фамилий.

– А теперь я на них буду жаловаться! Пришло мое время! И ведь я всех вспомню, всех, кто мешал мне жить.

– Выпей, выпей. Я тебе разрешаю.

Девушка с радостью опрокинула рюмку и, решительно отодвинув вилку с кусочком семги, вежливо протянутую Ворониным, и важно подтянув на виду у всех свои сногсшибательные колготки, шагнула в такое долгожданное светлое неизвестное: