Фестиваль - Сергей Власов

Михаил Жигульский, пробравшийся в президиум к находящейся в окружении иностранцев малярше, задал ей несколько коварных вопросов, на которые внятных ответов так и не получил, – малярша была стопроцентно та, но ни Жигульского, ни недавнего совместного с ним приключения она не помнила. Михаил вернулся на место и, доложив ситуацию Кабану, принялся с ним спорить в очередной раз, кто кому должен.

Где-то невдалеке раздался выстрел, это пытался покончить счеты с жизнью разведчик-предатель Станиславский, иронией судьбы случайно уличенный Ириной Львовной в измене Родине. Сказалась слабая боевая подготовка генерала – он промахнулся и теперь пребывал в состоянии транса на кафельном полу мужской туалетной комнаты.

Поступок колдуна напомнил Сергею Сергеевичу, что пора зачитать целую пачку правительственных телеграмм, поступивших в адрес фестиваля и его руководства. Особо всех порадовала весточка от первого лица правительства России и главы Кремлевской администрации.

– Ну что ж, Саныч… – Флюсов приблизил свою довольную физиономию почти вплотную к лицу спонсора и идейного вдохновителя фестиваля. – По-моему, все здорово. Заказчики вроде бы довольны, народ ликует… Осталось нам претворить в жизнь все ваши финансовые обещания и можно разбегаться в разные стороны…

– Подожди еще, Сергей Сергеевич, – мрачно буркнул Бизневский. – Папаша Гастарбайтер кое-чего не доделал.

Ну, старик, это уже не мое собачье дело. Это ваши взаимоотношения. Кстати, с твоей точки зрения можно ли приравнять немецкого ученого к боснийскому послу?

– Вполне.

– Тогда позволю себе напомнить тебе господина Шопенгауэра, как-то изрекшего, что немецкий ученый слишком беден, чтобы позволить себе быть добросовестным и честным. Ну, ты раньше времени не расстраивайся.

– Как же мне не расстраиваться, если в результате посольского волюнтаризма мои планы в значительной степени нарушены.

Сергей Сергеевич посерьезнел:

– Что такое твои планы по сравнению с мирозданием? Есть только один главный и единственный план – Божий. Он заключается в спасении человека. Бог любит вас, и у Него есть удивительный и прекрасный план вашей жизни. Бога и человека разделяет пропасть, возникшая в результате человеческого греха. Иисус Христос – единственный путь к спасению. Каждый из нас сам решает свою судьбу. Это в отношении жизни вечной…

Глава сорок четвертая

В массе своей участники фуршета разошлись около трех часов утра. Многочисленные автомобили из гаража Управления делами Президента, специально арендованные для финальной акции фестиваля, развозили их, унося в противоположные концы сонного ночного города.

Главный режиссер молодежного театра Иван Петрович Самокруткин отправился к себе домой вместе с дуэтом прим и артистом Сушковым в качестве клоуна. Степанида Маромой решила в данном случае не разделять дальнейшее всеобщее веселье и приглашение посетить режиссерский «чум» вполне осознанно проигнорировала.

Остановившись с каким-то нехорошим предчувствием возле двери своего подъезда, Самокруткин, секунду подумав, вежливо пропустил вперед себя отважного артиста Сушкова:

– Давай, Володя, посмотри, нет ли там врагов.

– Легко, Иван Петрович. – Насвистывая какую-то похабную мелодию, артист смело шагнул в темноту.

Через мгновение в подъезде раздался оглушительный взрыв.

– Помогите!!! – хором заорали Дудина и Бланманже. – Убивают!!!

Самокруткин зигзагами побежал к ближайшей троллейбусной остановке, про себя почему-то проговаривая: «Ай, как нехорошо получилось… Ай, как нехорошо получилось…»

Иммануила Каца, его жену Генриетту, а также его пособников: усатую Милену Георгиевну, пузатую Валерию Ильиничну и вежливого диссидента Ковалева арестовали на рассвете.

Иммануил полностью во всем признался и раскаялся уже через пять минут после начала беседы со следователем, объяснив свой нестандартный поступок расшатавшимися за время противостояния с главным режиссером нервами и неудавшейся личной жизнью. Мужественней всех на допросах вела себя Валерия Ильинична. После каждого вопроса представителя следственных органов она каждый раз мотала головой из стороны в сторону и показывала пальцем попеременно то на правое, то на левое ухо, явно симулируя глухоту и демонстрируя полнейшее непонимание. Наконец сделав письменное заявление в адрес генерального прокурора лично, носящее явно оскорбительный характер, она опять же жестами показала, что больше от нее не дождутся ни слова, и умолкла, как ей показалось, навсегда. Валерии Ильиничне стало себя очень жалко, но от слез она предусмотрительно все-таки воздержалась.

Милена Георгиевна в альтернативу своей подруге, напротив, с живейшим интересом приняла участие в допросе, охотно поделившись не только своими знаниями, но и просто соображениями по всем интересующим следствие вопросам.

– Скажите, Милена Георгиевна, а кто подкладывал взрывчатку в подъезд Самокруткина? – спросил ее следователь.

– Вы знаете, это мог быть кто угодно, но только не я.

– Другими словами, вы хотите сказать, что вам не известен исполнитель террористической акции?

– Мне известен круг людей, в числе которых наверняка он находится. Это Кацы, Ильинична и Ковалев.

– Хорошо. Тогда что вы можете сообщить по поводу заказчика преступления?

– Чистосердечно заявляю, что конкретный заказчик мне также не известен. Но круг людей, в котором он, вне всякого сомнения, находится, составляют те же самые.

– …Кацы, Ильинична и Ковалев?

– Именно так.

– А что вы можете сообщить по поводу местонахождения каждого из них?

– Насколько мне известно, все они уже находятся в одном месте – следственном изоляторе номер четыре ФСБ России в Лефортово.

– Скажите, пожалуйста, кого вы считаете самым главным среди вышеперечисленных людей, инициатором происшедшего?

– Это, безусловно, Кац. Кстати, я знаю адреса проживания трех его любовниц, двух племянников и одного троюродного брата.

– Нет, спасибо. Это лишнее. Можете быть свободны. Всего вам хорошего.

Первым делом, выйдя от следователя, усатая Милена Георгиевна уселась на лавочку на улице Петровка и задумалась. Проходившие мимо нее люди смеялись и говорили друг другу какие-то хорошие слова – и это не понравилось опытной диссидентше.

– В то время когда другие страдают, вот так вот бесцельно шляться по городу… Фи… – Женщина вдруг поднялась со скамейки и решительно направилась по известному ей адресу.

Самокруткин оказался на месте, он уже руководил бригадой строителей, разгребающих завалы в его подъезде.

– Я пришла покаяться… – Усатая Милена Георгиевна вопрошающе глянула на главрежа. – Я больше не буду.

Иван Петрович никогда не страдал садистскими наклонностями и поэтому не собирался отсекать старческую повинную голову острым театральным мечом.

– Скажите, а что Кац, он также раскаялся?

– Понятия не имею. Будь моя воля, я бы его лично расстреляла. Хоть завтра, и абсолютно бесплатно. И будьте уверены – рука не дрогнет.

– Неужели же он такой негодяй?

– Конченый мерзавец.

– Не хотите ли в таком случае чашечку чая?

– Нет, спасибо. Скажите только, что вы меня прощаете, и я счастливая уйду.

Самокруткин профессионально замялся:

– Ну… Ну… тогда… будем считать, что я к вам никаких претензий не имею. Всего вам хорошего.

– А вы знаете, вы так похожи на моего сына…

«Ей бы побриться», – подумал Самокруткин и сказал:

– Да? Очень приятно. Надеюсь, его вы не собирались взрывать?

– Да на самом деле я и вас не собиралась. Я лишь только подписала воззвание.

Самокруткин занервничал:

– Простите, простите… Как вы сказали?

– Ну, обычное воззвание… к народам мира.

– И о чем же вы там пишете?

– Да ни о чем существенном. Разные глупости.

– А зачем же вы их тогда подписывали?

– А куда бы я на хрен делась? Кац с Ковалевым убить обещали. А Генриетту они, по-моему, уже кокнули.

Самокруткин вздрогнул и, боязливо поежившись, быстро распрощался. Уже через минуту он с тревогой накручивал диск телефонного аппарата…

Ирина Львовна Ловнеровская сумела приподнять свое грузное тело с замызганного дивана лишь к трем часам дня пополудни – в дверь кто-то активно названивал, порой переходя то на аккуратный стук костяшками пальцев, то на громогласные удары кулаком.

– Кто? – нервно спросила ответственная квартиросъемщица.

Оказалось, это пришел Азамат – дядя певца Саши Чингизова – утверждать график официальной церемонии вступления в брак, а также принес долгожданный аванс. Сегодня он был чисто выбрит, в недорогом, но все же опрятном сером костюмчике, в меру свежей рубашке и нарядном галстуке зеленого цвета. В руках он держал газетный сверток, в котором находились деньги. Газета была «Правда», и это особенно понравилось Ирине Львовне: