Фестиваль - Сергей Власов

– У вас очень гибкий спинной хребет.

– Это правда. И у меня есть этому объяснение и даже в некотором смысле – оправдание. Спинной хребет дипломатического чиновника моего ранга должен обладать не только способностью всячески изгибаться, но также еще и извиваться во всех направлениях. Заметьте, все это необходимо в большей степени для соблюдения всех правил при проведении протокольных мероприятий и отнюдь не служит в целях проявления таких низменных чувств, как угодничество перед более сильными или богатыми.

– Вот теперь мне абсолютно все понятно.

– Что именно?

– Как вы продержались столько лет в Москве? С такой склонностью к высокохудожественной риторике, я думаю, для вас не составляет особого труда пудрить мозги не только своим правительственным чиновникам, но и нашим «совковым».

– Спасибо, Александр, за высокую оценку моих скромных возможностей. А теперь я предлагаю отправиться в – прямом и переносном смысле – в мир музыки – пообщаться с моим гениальным сынулей Клаусом.

– С превеликим удовольствием.

Клаусу всего пять минут назад позвонила его последняя московская пассия и сказала, что оставляет его навсегда. У маэстро закружилась голова, он плюхнулся на ближайший стул и обхватил ее пухлыми руками:

– Все – ложь… – В туманном мозгу незнакомый голос начал монотонно читать когда-то давно заученные юношей стихи:

Жестокая! Коль для тебя отрада –Знать, что по свету разнеслась молва,Как ты надменна и бесчеловечна,Пусть грешники из тьмы кромешной адаПодскажут мне ужасные словаДля выраженья муки бесконечной.Чтоб выход дать тоске своей сердечной,Чтоб заклеймить безжалостность твою,Я исступленье безответной страстиИ боль души, разорванной на части,В неслыханные звуки перелью.

В гримерную вползла Ирина Львовна Ловнеровская:

– Здравствуйте, Клаус.

Молодой человек поднял на нее потухшие глаза, при этом его дыхание стало каким-то стонуще-свистящим.

– Что с вами? – испугалась Ловнеровская.

– Дайте мне яду!

– Зачем?

– Мне изменила моя девушка.

– Ха! Моё хорошее… И всего-то… Мне бы ваши проблемы, уважаемый…

После слов Ирины Львовны у младшего Гастарбайтера почему-то пошла носом кровь, он испугался:

– Это что значит? Это не опасно?

– Да нет, не очень. Хотя кто знает…

Клаус запрокинул вверх голову и упавшим голосом жалостливо произнес:

– Срочно вызывайте «Скорую помощь»!

– Света! Валерия! Наташа! – зычно заорала Ловнеровская. – Кто-нибудь – сюда!

Вместо девушек в гримерку заглянула голова Ниндзи в нарядной тюбетейке:

– Что случилось?

– Дирижеру плохо.

– Что нужно делать?

– Быстренько, голубчик, раздобудь где-нибудь ватный тампон и позвони «03» – нужен врач.

Ниндзя побежал выполнять указания, по дороге рассказывая всем, кто попадался на его пути, о том, что в результате гнусного нападения сын боснийского посла опасно ранен.

– Огнестрельное? – услышав Ниндзянский бред, ужаснулся Райлян.

– Трудно сказать… – загадочно ответил подчиненный и побежал дальше.

Приехавшая бригада «Скорой помощи» вместе с обнаруженным где-то неподалеку Ниндзей ветеринаром быстро поставили Клауса на ноги, констатировав у музыканта обычное переутомление вкупе с нервным перенапряжением.

К шести вечера главный герой фестиваля чувствовал себя вполне сносно для того, чтобы через час снова овладеть широкой аудиторией с помощью своих талантливых произведений.

Флюсов с Козиком тем временем приводили в порядок финансовую документацию, просматривая многочисленные счета, справки, квитанции и договора.

– Скажи мне, Сергей Александрович, что у нас по телевизионным эфирам? Я имею в виду в основном «Вести», ну, и все остальное – по мелочам, что мы там заряжали.

– По ящику – полный ажур! Все идет настолько гладко, даже противно и подозрительно.

– Это верно, что подозрительно. А кого конкретно ты подозреваешь?

– Ясно, кого – врагов.

– А много их у нас?

– Да достаточно. Я думаю, если в процентном соотношении, то они составляют где-то пятую часть от общего числа нетрудоспособного населения планеты.

– В каком смысле – нетрудоспособного?

– А это те, кто любыми способами увиливает от любого труда.

– Мерзавцы! – нарочито взволнованно сказал писатель-сатирик. – Они за это ответят!

– Смею вас уверить, – поддержал шефа Козик, – они ответят и за многое другое.

– А если…

– Этого мы им не позволим!

– Ну, может, у них…

– Полностью отсутствует! И главное – никаких перспектив.

– Это радует. Значит, напоминаю еще раз главное – в половине девятого начинаешь в нижнем фойе накрывать столы, ставишь там два кольца охраны, собираешь вокруг себя всю нашу команду и ждешь моего сигнала. Все понял?

– Как не понять…

– Тогда иди.

Среди почетных гостей четвертого, заключительного дня фестиваля была одна очень известная толстая оперная певица вместе со своим аккомпаниатором. Может, перепутав время начала концерта, а может, от безделья они приехали в зал Чайковского без чего-то шесть и, немного погуляв по его служебным помещениям, с помощью профессионального чутья оказались на сцене.

– Какой оригинальный цвет у этого инструмента, сказала оперная прима, показав глазами на рояль.

Аккомпаниатор тут же торжественно уселся за него и стал с огромным усердием давить на его педали. Затем, похрустев пальцами рук и немного их поразминав, взял первый аккорд. Прима сделала глубокий вздох и, закатив глаза, запела на итальянском языке. Скорее всего, слова этого романса – как, впрочем, и многих других, – повествовали о любовной тоске, страстных переживаниях и прочей малозначительной ерунде – певица была не в курсе, хотя и исполняла это произведение уже лет двадцать. На ее лице отразилось глубокое волнение, а в самый ответственный момент – кульминационную развязку в романсе, как она думала, – исполнительница заломила себе по привычке правую руку за спину с такой силой, что сидящий рядом друг и соратник – аккомпаниатор испуганно вытаращил глаза, ожидая негативных последствий неосторожного жеста.

Через некоторое время к месту талантливого пения начали стекаться люди, в числе которых оказался и маэстро Гастарбайтер. Выйдя на подиум и еще не до конца осознав суть происходящего, он в негодовании воскликнул:

– Что здесь происходит? Кто эта женщина? Почему этот немытый человек стучит по клавишам арендованного за мои деньги рояля?

– Не волнуйся, Клаус, сейчас разберемся. – Сзади боснийца нарисовалась уверенная фигура Ивана Григорьевича.

– Райлян подошел вплотную к певице и грозно спросил:

– Ваши документы!

– Вы что, без паспорта меня не узнаете?

– Нет.

– Тогда, может, так… – Народная артистка повернулась в профиль.

– Так – тоже.

– Однако… Ну, ничего. Бывает и хуже. Никодим, достань, пожалуйста, из моей сумочки документ, удостоверяющий мою личность. Не видишь, молодой человек просит. Да, и заодно не забудь продемонстрировать и свой паспорт, если, разумеется, он у тебя с собой.

– А если я его забыл дома?

– Тогда мы вас задержим до полного выяснения вашей личности.

– По какому праву?

– О каких правах тут еще можно говорить, кроме права сильного?

– Тогда – вот, сильный вы наш.

Пока заместитель по безопасности фестиваля знакомился с документами дуэта, Гастарбайтер исследовал последствия фамильярного обращения с роялем нахального незнакомца:

– Он мне поцарапал ногтями несколько клавиш!

– Он лжет! Вы, сударь, враль! – встала на защиту своего помощника певица.

– Кто вас сюда пригласил?

– Одна почтенная дама – Ирина Львовна.

– А почему вы вышли на сцену?

– Ну, так получилось. Мы же не специально. Случайно оказались здесь, увидели рояль, ну и… Я все-таки – всемирно известная певица.

– А-а-а, ну если всемирно известная – тогда другое дело. Только почему-то я вас абсолютно не знаю.

– Это и понятно. Кто вы такой для того, чтобы меня знать?

– Я – кто такой? Если бы вы не были женщиной, я бы вам быстро разъяснил, кто я такой и кто вы такая.

– А ну, попробуй, молокосос!

Гастарбайтер не понял:

– Ваня, скажи, пожалуйста, кто есть такой «молокосос»?

Райлян был предельно краток:

– Тот, кто очень любит молоко.

– Ну что ж. В этом ничего обидного нет, поэтому я, пожалуй, прощу этой жирной тетке вместе с сопровождающим их дурацкие поступки.

– Как это благородно с твоей стороны, Клаус. Просто по-рыцарски. Наверняка твои предки имели графский или какой другой титул.

Дирижер обрадовался: