Жизнь и судьба: Воспоминания - Аза Тахо-Годи

Миша все запоминал, каждую встречу. Буйный у него характер, напористый до того, что как-то выгнала я его из дома. Он, однако, не обиделся. Снова пришел, виновато улыбался, просил прощения. Так и стали мы близкими людьми. На вечерах в память Алексея Федоровича всегда играл Миша. К столетнему юбилею в Ростове в 1993 году во время «Лосевских Донских чтений» в университете умудрился устроить целую музыкальную неделю. Пригласил известного дирижера из Америки Мишу Рахлевского, познакомился в Москве, приводил ко мне на Арбат, а потом заманил с оркестром в Ростов. Праздник с афишами, расклеенными по городу, удался на славу. И все это сделал один любящий человек, который и в изданиях лосевских книг участвовал, писал интересные статьи — тоже философ музыки, духовно одаренный.

Миша первым познакомил читателей после долгих лет забвения с давними статьями молодого Лосева «О музыкальном ощущении любви и природы (к тридцатипятилетию „Снегурочки“ Римского-Корсакова)» (напечатал в «Известиях Северокавказского научного центра» в Ростове-на-Дону, 1990, № 2), «Два мироощущения (из впечатлений после „Травиаты“)» (журнал «Дон», 1990, № 4). Как только издательство «Мысль» начало печатать второе «восьмикнижие» А. Ф. Лосева, огромные серые тома (первое «восьмикнижие» 1927–1930 годов закончилось арестом, лагерем и большими жертвами), я сразу же поручила Мише статью в том под названием «Форма. Стиль. Выражение». В этом томе напечатаны две статьи — одна известного эстетика доктора философских наук В. В. Бычкова, вторая Михаила Гамаюнова, интересная и по смыслам, в ней заложенным: «Союз музыки, философии, любви и монастыря» (М., 1995). В журнале «Начала» появилось эссе «Крейслериана профессора А. Ф. Лосева» (1993. № 2), где лосевский «миф» в книге «Музыка как предмет логики» Михаил Гамаюнов, сам достаточно фантастичный, разгадал в духе музыкальных откровений и видений гофмановских героев[368].

Под волшебными пальцами Миши звучал наш старый «Бехштейн», когда Алексей Федорович навеки покидал свой дом 26 мая 1988 года, и сопровождали его в последний путь Бах, Моцарт, Бетховен, Вагнер — все, что он так любил и помнил наизусть. И на столетии со дня рождения Алексея Федоровича Миша дал большой концерт в Московском университете имени Ломоносова, в актовом зале 1-го гуманитарного корпуса.

Это Миша вместе с заботливой матушкой своей, Маргаритой Тихоновной, в октябре 1988 года, в дни именин Алексея Федоровича, был с нами в Тбилиси; у Его Святейшества католикоса Илии II, и в Сионском соборе на панихиде по Лосеву, которую служил сам Святейший, и в Гелатском монастыре, в обители великого Давида Строителя (через Сурамский перевал, цветущий изобильной плодоносной осенью).

Это Миша вместе с нами на научной конференции в память Алексея Федоровича в Ростовском университете (опять осень, но уже 1989 год). Именно он, преданный друг, в дни именин Алексея Федоровича заказал у архимандрита Модеста в Вознесенском соборе Новочеркасска заупокойную службу по русскому философу, и мы вместе молились о вечном упокоении в мире, где нет ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная.

И вскоре, в канун Введения Богородицы во храм, 3 декабря, мы опять вместе, но уже в Троице-Сергиевой Лавре на священном Маковце. Там, в Московской Духовной академии, в память А. Ф. Лосева собралось ученое сообщество. Как всегда, Миша непредсказуем и даже дерзок. Мы благоговейно шествуем по музею со всеми его святынями, а потом и в музейные покои, где когда-то останавливалась императрица Елизавета и куда редко кого пускают. И тут тишину покоев неожиданно нарушают торжественные звуки — Миша играет. Едва удалось оторвать его от клавиатуры (неприятностей не оберешься). Вот так всегда — неожиданность, смелость, все вопреки любым запретам.

А с каким энтузиазмом снимался он в трехчасовом и трехчастном фильме О. В. Козновой «Лосевские беседы» (1991)! Сохранились фотографии, на которые смотрю с печалью. Мы втроем: Миша Гамаюнов, Александр Викторович Михайлов (увы, оба ушли в мир иной) и я — беседуем, улыбаемся: ведь пока еще все мы вместе — и в этом радость.

А кто как не Миша представлял на Донской земле «Лосевские беседы»? Кто как не он увез из Москвы замечательный барельеф в память Лосева работы знаменитого Вячеслава Клыкова, чтобы водрузить на гимназии в Новочеркасске, которую так любил и которую закончил Алексей Федорович? Миша не только увез в Ростов, но позаботился, чтобы барельеф отлили в бронзе. Гимназия теперь отреставрирована (спасибо юбилею генерала графа Платова), но кто позаботится о барельефе? Миши нет, завистливая смерть помешала. Надежды, однако, не теряем. Есть еще кому вспомнить о Лосеве.

Бедный Миша, бедный дорогой друг! Он слышал музыку сфер, он жаждал полной свободы мысли и духа. Потому и не вынес житейской унылой суеты.

В 1980 году вышел VI том «Истории античной эстетики», в основном посвященный позднему платонизму и Плотину. Этот том прочитал молодой человек из Нижнего Тагила, с Урала, и прислал огромное письмо, написанное таким трудным почерком, что я его едва-едва прочитала. Молодой человек удивительным образом разобрался в философии неоплатоника, труднейшего Плотина (в изложении Лосева трудное обычно становится ясным), и выразил свои сердечные чувства. Я, конечно, прочитав письмо, показала его Алексею Федоровичу и по его просьбе ответила, как всегда, на открытке с цветами.

Молодой человек, ободренный нашими с Алексеем Федоровичем словами, взял да и приехал в Москву. Это был молодой студент Свердловского университета, да к тому же музыкант, художник и поэт, да к тому же православный (мечтал одно время, совсем юным, стать монахом), Михаил Нисенбаум. Его-то в отличие от Михаила «Ростовского» Алексей Федорович и звал Михаилом «Московским». Или попросту для Алексея Федоровича он — Мишутка.

Вот что значит судьба — у молодого человека в арбатских переулках жила бабушка, а раз так, значит, — ехать в Москву, быть неподалеку от Лосева, начать новую жизнь, пусть и трудную, но достойную. Так Миша стал нашим другом. Зарабатывал, чем мог, — и дворником был, и маляром, где только ни работал. А ведь Москву действительно завоевал. Это ведь он привез с Урала сосланную в дальние края книжечку Алексея Федоровича «Вл. Соловьев», он же помогал больному Алексею Федоровичу, дежуря в больнице, он же написал небольшой портрет Алексея Федоровича, дарил ему свои живописные миниатюры. Миша старательно учился греческому и латинскому вместе с аспирантами Алексея Федоровича за большим столом и чертил таблицы, необходимые для работы по сравнительной грамматике индоевропейских языков (они у меня сохранились). Он же играл Алексею Федоровичу на гитаре и пел на свою музыку прекрасные стихи русских поэтов. И он же с другими близкими молодыми друзьями выносил гроб Алексея Федоровича из нашего дома в последний путь.

Теперь Михаил Ефимович важный человек, и квартира у него своя в Москве, и учебник латинского языка для юристов «Via Latina ad Ius», а помог-то всего-навсего латинский язык, то есть Лосев помог. И поныне Миша навещает мой дом, и к могиле Алексея Федоровича приходит, и моим аспирантам иной раз играет на гитаре и поет, и книжку стихов своих мне подарил[369]. А я 21 ноября, в день Михаила Архангела, всегда поздравляю того, кто для Лосева был Мишуткой.

Среди юбилейных статей в 1983 году (А. Ф. — 90 лет) появилась в Нью-Йорке, в «Новом журнале», главном эмигрантском издании, статья некоего Д. Скалона. Принес нам всегда следящий за печатными изданиями, касающимися Алексея Федоровича, наш друг, А. В. Гулыга. Статья серьезная, но и сердитая, и саркастическая в отношении Сергея Аверинцева, ученика в кавычках, как его назвал автор. Кто же он такой, всезнающий? А оказалось, что под псевдонимом скрывается наш друг Юрий Кашкаров (1940–1994), тот самый Данилыч, что был редактором в издательстве «Искусство», дружил с Галиной Даниловной Беловой, родственник выдающегося искусствоведа Георгия Карловича Вагнера и еще многих родовитых дворянских семей, из Советской России бежавших и поселившихся кто в Соединенных Штатах, на Западе и Востоке, а кто и в Австралии.

Мы с Юрой земляки. Он родился во Владикавказе, а по отцу тем более корни казачьи у нас одни — терские. Юра живет прошлым, образован, историк (закончил Московский университет), участник семинара Н. К. Гудзия, тоже лосевского и моего давнего друга. У Юры интерес к миру ушедшему, той Атлантиде, что ушла на дно, но живет своей жизнью и еще покажет себя даже очень действенно в новой, постсоветской России. Юра нас познакомил с семьей Бобринских, с Софьей Владимировной и Антониной Владимировной Комаровскими (обе урожденные Комаровские, внучки Антонины Николаевны Трубецкой, сестры знаменитых братьев князей Сергея и Евгения Трубецких). Антонина вышла замуж за Федора Самарина, ее дочь Маша стала женой Мансурова, другая, Тоня, — графа Владимира Комаровского, брата странного поэта символиста Василия, что был «не в себе» и кончил самоубийством. Я нарочно привела здесь кратчайшие родственные связи ставших нам близкими Софьи и Антонины (как помогали во время болезни Алексея Федоровича и в Москве, и на даче!), чтобы показать любовь Юры к родословным. Он знал наизусть генеалогические связи Марии Алексеевны Бобринской, матери Николая Николаевича (урожденной Челищевой), и ее супруга покойного графа Николая Алексеевича Бобринского, профессора-биолога МГУ, доводя его родословную до императрицы, матушки Екатерины. И особенно его умиляло, что нынешний Алеша Бобринский по прямой линии идет от Алексея Степановича Хомякова. Вот уж как радовался бы Юра, узнав, что мы дружим и с Алешей (теперь почтенный ученый, по наследству специалист по лесам, как и его отец и дед), и с его детьми Колей и Машей, студентами МГИМО, и уж как бы Юра обрадовался вдвойне, когда узнал бы о нашей встрече и с Алешей Бобринским, и с Михаилом Андреевичем Трубецким, которого граф Бобринский почтительно-иронично именует не иначе как «князь». И как Алеша подарил книгу своего отца о старинном митрополите Макарии, а князь Михаил — книгу своего отца, Андрея Трубецкого, известного профессора-кардиолога, пережившего плен, заграницу, партизанский отряд, концлагерь, никогда не терявшего силы духа и любви к родине.